что ждал каждую минуту, что Хантоху двинется и нападет на нас, и был твердо уверен, что, как только орудия начнут стрелять, шапсуги тотчас же разбегутся. Я предложил старшинам, собравшимся в Шапсогуре, взять на себя роль посредников, и так как они пошли на это с большой радостью, то послал офицера с тремя солдатами в лагерь шапсугов, чтобы склонить их к миру и соглашению. Сефер-паша был против соглашения и особенно старался напугать меня тем, что наши посланные, несомненно, будут убиты шапсугами.

10 августа моя артиллерия снова вернулась в лагерь на Адагуме, где все время на форпостах стояло 300 всадников и 800 человек пехоты, и так как в тот же день неприятель, вероятно, осведомленный о гражданской войне, выслал сильную колонну для рекогносцировки, то вместо канонады против шапсугов началась канонада против русских, и в то время как несколько тысяч абазов враждебно стояли друг против друга, в нескольких часах расстояния от них маленькая горсточка защищала родную землю.

В тот же день лейтенант Арановский с тремя солдатами в сопровождении Карабатыра и 50 всадников тоже покинул Шапсогур и направился на реку Абин, где на правом берегу были выставлены форпосты шапсугов. В продолжение всей поездки от Шапсогура до реки Абин Карабатыр старался запугать Арановского и отговорить его от встречи с шапсугами, но тот, конечно, не испугался расписанной ему опасности и продолжал свой путь.

Впрочем, я уже с самого начала заметил, что князь Сефер очень неохотно смотрел на всякие близкие сношения между нами и жителями и старался их затруднить. Он окружил меня своими приверженцами, и так как я тогда только лишь начал говорить по-турецки и еще совсем не понимал адыгского языка, то должен был полагаться на владеющих русским языком переводчиков, которыми меня снабдил Сефер-паша. Только после нападения на Геленджик я взял к себе одного из моих вновь набранных солдат, который много лет провел в Абазии и в совершенстве знал язык страны, и лишь тогда узнал множество таких вещей, которые Сефер охотно утаил бы от меня. Наши сношения с Хантоху и шапсугами[95] очень не понравились князю Сеферу, потому что он с полным правом опасался, что от них мы узнаем многое про его не совсем ясную личность.

Лейтенант Арановский перешел со своими тремя ординарцами через Абин, на правый берег которого ни один из черкесов не захотел его сопровождать, и поехал по направлению к тому месту, где он видел, как пылал большой огонь. Едва он проехал несколько саженей, как из кустов выскочили абазы и окружили маленький отряд. Один из ординарцев достаточно прилично говорил на адыгском языке, потому что жил несколько лет у адыгов и теперь был завербован мной на службу. Он сообщил абазам, что офицер послан мной к Хантоху и к старшинам их партии. Мое имя было уже почти повсеместно известно абазам, они знали также, что я отпустил на свободу их пленных и запретил применение артиллерии против них. Несмотря на пророчества Сефер-паши и его сына, офицер не был убит, а, наоборот, с триумфом отведен к Хантоху. Восставшие абазы соревновались в радушном приеме посланных, но последним было очень трудно привести их к какому-нибудь соглашению. О верховном правлении князя Сефера и выплате податей они не хотели и слышать; мало того, они требовали возмещения за сожженные дворы и разграбленные вещи, в противном случае они угрожали кровной местью. Что касается нас, то они относились к нам очень дружески и настоятельно приглашали нас поселиться в Шапсугии, ибо лишь в этом случае народ даст нам хлеба и мяса, сколько мы потребуем, но для черкесского паши Зан-оглы и его уорков они не хотели доставлять ни горстки кукурузы, потому что эти люди совершенно бесполезны для страны и абазский народ испытывал от них только один вред. Лейтенант Арановский сумел так уговорить горцев, что двое тамад и сын предводителя Алиби Хантоху поехали с ним в Шапсогур, чтобы договориться о соглашении. Прибыв в Шапсогур, эти делегаты все время находились при нас и не отходили ни на шаг от меня из боязни, что сторонники Сефера сделают с ними что-нибудь плохое. Это продолжалось до тех пор, пока я не отправил со стороны Сефера также трех делегатов в их лагерь.

Целых восемь дней продолжались переговоры, в которых я принимал деятельное участие отчасти для того, чтобы ближе познакомиться с обычаями горцев, отчасти же, чтобы доказать ненужность и опасность внутренней войны перед лицом русских. Хаджи-Измаил-паше, который во многом со мной соглашался, удалось добиться того, чтобы князь Сефер по крайней мере не противился моему вмешательству. Наконец пришли к соглашению, после которого с обеих сторон не могло иметь места кровомщение, награбленные вещи были возвращены владельцам, полный мир наступил между враждующими партиями. О признании князя Сефера вождем страны и об уплате податей шапсуги ничего не хотели знать, хотя Хаджи-Измаил-паша, так же как и я с моими офицерами, изо всех сил старался добиться этого. Старшины постановили образовать комиссию из них и некоторых офицеров и солдат; эта комиссия должна была вести взимание податей со всей страны, князь же Зан-оглы при этом не должен был играть никакой роли. Неразумная горячность Сефер-паши, которую я впервые узнал позднее, сыграла с нами скверную шутку. Это было, уверяли старшины, единственное средство заставить народ платить подати, так как в этом случае подать будет рассматриваться скорее как выполнение гостеприимства по отношению к нам, чем как введение какого-нибудь верховного господства. Но Сефер-паша с негодованием отклонил это предложение и объявил, что только он один отвечает перед султаном за нас и что он без помощи шапсугов в состоянии позаботиться о нашем пропитании. Из-за этого упрямства Сефера мы потеряли возможность получить с 21 800 дворов лошадей, скот и зерно, т. е. 218 лошадей, 436 голов скота и 65 400 сапеток зерна! Мне же он наврал много разных вещей и пытался меня убедить, что не мог поступить иначе.

Я часто был вне себя от гнева из-за постоянных плутней старого татарина, который делал нас орудием своей эгоистической неуклюжей и неровной политики, и после этого случая я бы с ним непременно расстался, если бы все еще не переставал ждать второго транспорта из Константинополя, в чем меня не переставали обнадеживать и утешать сообщения моих корреспондентов.

В отношении пропитания я мог быть вполне спокоен, потому что для 120 человек подати давали достаточные средства.

Наступающая осень вынуждала меня подумать и о зимней квартире для маленького отряда, который до тех