пор стоял или в палатках, или в шалашах в лагере на Адагуме. Я приказал поэтому сделать в Адерби небольшие землянки, сооружение которых шло быстрее и которые к тому же были теплее для зимы, чем деревянные домики, для основательной постройки которых у нас не было ни времени, ни средств.

Наша батарея была доведена до шести орудий и снабжена полной упряжью. Это было все, что могли сделать наши немногочисленные мастера, особенно потому, что нам недоставало всего – необходимых инструментов, сухого дерева для лафетов и перевозочных средств.

Неприятель закончил крепость на Кубанском острове и вооружил ее 50 тяжелыми орудиями. Кроме маленьких стычек, которые происходили почти ежедневно, ничего особенного не случалось. Русские все время очень сильно страдали от лихорадки, и рассказы всех дезертиров согласно свидетельствовали о том, что половина корпуса больна лихорадкой. Отощавшие, похожие на мертвецов фигуры перебежчиков подтверждали их рассказы.

29 ноября 1857 года почти весь корпус, работавший над возведением крепости, перешел Кубань и двинулся по направлению к Шапсогуру. От 29 ноября до 3 декабря продолжались бои с быстро собравшимися абазами, которые защищали леса у Адагума. 3-го утром с нашей стороны собралось уже 2000 всадников и около 5000 человек пехоты. Я страстно ждал, что русские проникнут дальше в страну, но они удалились лишь на полчаса от своей крепости и после того, как сожгли в эти несколько дней около 40 оставленных дворов, возвратились в 3 часа пополудни назад за Кубань. Мы имели за эти дни 9 убитых и около 40 раненых, среди них двое солдат. Потери неприятеля мне неизвестны; мы взяли в плен только пять человек. В этом году число дезертиров из лагеря на Кубанском острове достигло 166 человек, хотя простые солдаты и даже офицеры не знали, что мы поляки, ибо наши издалека видимые головные уборы заставляли, наоборот, считать нас за турок. Я также не делал ни малейших усилий для того, чтобы организовать дезертирство, хотя это было нетрудно сделать, так как я еще не был уверен в том, какими средствами буду в состоянии располагать. Поэтому среди перебежчиков было очень мало поляков и русинов (только восемь), а большинство – московиты и татары; последние были особенно многочисленны, потому что они надеялись найти здесь турок.

13 декабря русский корпус, оставив в крепости, которая русскими была названа Святая Троица, а черкесами – Хатохай, гарнизон в 2500 человек, перешел через второй рукав Кубани назад в Черноморье, где у него находились зимние квартиры.

Отряды, оперировавшие в Абадзехии, также выстроили на реке Шавготча крепость и все лето вели себя спокойно. В то же самое время, что и отряды из Хатохая, т. е. 29 ноября, войска на Шавготче перешли в наступление, и так как они встретили в Абадзехии гораздо менее энергичное сопротивление, то опустошили равнину с одной стороны до реки Пшады, с другой – до реки Лабы. Около 300 дворов, лежавших близ русской крепости и покинутых жителями, было сожжено, после чего неприятель, оставив в крепости гарнизон, ушел в Черноморье на зимнюю квартиру.

Погода стала плохой: со 2 декабря до нового года почти постоянно шел дождь, смешанный со снегом; сообщение сделалось крайне тяжелым и часто совершенно прекращалось на несколько часов или дней. На равнине появилась такая грязь, что нельзя было даже проехать верхом на лошади, не говоря уже об орудиях; в горах же разлились ручьи, и часто связь между ближайшими соседями прерывалась.

Сефер-паша в продолжение всего года давал мне обещания устроить в Адерби склад провианта и обнадеживал меня со дня на день. По обыкновению всех мусульманских вельмож он не держал свое слово. Я собрал весь отряд в Адерби и находился в худшее время года без провианта, почти со 120 людьми и 56 лошадьми. Если бы я не получил благодаря податям партию хлопчатобумажной материи, то мы буквально должны были бы голодать. Я теперь ездил по ужасным абазским осенним дорогам в ближайшие окрестности для закупки провианта и платил вдвое и втрое дороже настоящей цены, не думая уже о том, что мои бедные солдаты из-за тяжелых условий транспорта потеряют здоровье и одежду.

С большим трудом удалось мне наполнить на месяц склад, и я мог немного спокойнее ждать морозной погоды и лучших дорог, как вдруг вмешательство Карабатыра опять оказалось для меня пагубным. Этот дикий бездельник был всегда там, где можно было чем-нибудь поживиться, часто нельзя было прогнать его с предложением его услуг, но когда он, бывало, сыграет надо мной какую-нибудь шутку, то потом в течение месяцев не показывается мне на глаза. Как только он, по собственному побуждению или посланный своим отцом, являлся к нам на помощь, я должен был приготовиться к какой-нибудь неприятности. Хуже всего было еще то, что его спутники воровали, как вороны, и мои солдаты, которые и без того мало что имели, часто становились их жертвой. Карабатыр приехал теперь с письмом от своего отца к жителям окрестностей Адерби с указанием, что он должен получать сено для наших лошадей. Он попросил меня приложить на письмо около печати Сефер-паши также и мою печать, уверяя, что абазы тогда легче дадут требуемое. Я не умел читать турецкие буквы и, веря, что речь идет о сене, дал ему мою печать. Что же теперь сделал мой Карабатыр? Он быстро объехал со своей бандой окрестности от Геленджика до Чепсина и благодаря письму, в котором написано, что он послан взимать подати, собрал со всех портов предназначенную нам хлопчатобумажную материю, которую я не трогал в течение двух месяцев и сохранял как последний ресурс; после того как украл 438 штук хлопчатобумажной материи стоимостью в 876 серебряных рублей, он ушел в горы и не показывался мне на глаза до мая. На все упреки, которые я делал князю Сеферу, он горько жаловался на плохое поведение своего сына, но сам ничего не предпринимал и по существу покрывал его. С этого времени я поставил на каждой скеле[96] одного солдата для взимания подати; было еще счастьем, что в январе 1858 года приходило много сандалов, иначе мы ничего не имели бы в продолжение зимы.

20 января я послал в Константинополь лейтенанта Штоха с письмами к Измаил-паше и моим соотечественникам; кроме того, я поручил ему лично удостовериться, можем ли мы рассчитывать на помощь или нет. К несчастью, сандал, на котором ехал лейтенант Штох, много дней находился в море, застигнутый сильной бурей, и наконец пошел ко дну вблизи берега. Находившиеся на судне спаслись