страшный беспорядок начался вслед за тем в Белых стенах, где стояли некоторые наши хоругви. Москвитяне сражались с ними так яростно, что те, опешив, вынуждены были отступить в Китай-город и Крым-город [42] . Волнение охватило все многолюдные места, всюду по тревоге звонили в колокола, а мы заперлись в двух крепостях: Крым-городе и Китай-городе. И мы решили применить то, что ранее испробовали в Осипове [43] : выкурить неприятеля огнем.

В тот же день поляки зажгли Белый город. Согласно «Новому летописцу», первым запалил свой двор изменник боярин М. Г. Салтыков. Затем город подожгли в других местах. В то же время на улицах шли жестокие бои. По словам Буссова, роты Якова Маржерета вернулись с боя на Никитской, «похожие на мясников: рапиры, руки, одежда были в крови, и весь вид устрашающий». Возобновились бои и у Введенского острожка, который стойко оборонялся до тех пор, пока не был тяжело ранен и вывезен с поля боя воевода князь Дмитрий Пожарский. Тем временем огонь стремительно распространялся в деревянной застройке. Благодаря этому, пишет Буссов,

наши и победили, ибо русским было не под силу обороняться от врага, тушить огонь и спасать оттуда своих, и им пришлось поэтому обратиться в бегство и уйти с женами и детьми из своих домов и дворов, оставив там все, что имели.

Русские разряды свидетельствуют, что солдаты Госевского «стали по воротам и людей почали побивать», то есть убивали жителей, бежавших от огня. На другой день немцы и поляки подожгли Чертолье и Замоскворечье, ранее уцелевшие от пожара. В это время к Москве подошел по Можайской дороге тысячный отряд пана Н. Струся. Его конники стали «рыскать по всему городу, где вздумается, жечь, убивать и грабить все, что попадалось». Тем был довершен разгром Москвы (21 марта).

Люди побежали из столицы:

В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли («Новый летописец»).

Московские люди <…> побежали по всем дорогам к Троице и в Владимир и на Коломну, где кому сручно, у кого лошади на лошадех, а черные люди все бредут с женами с детми пеши… («Карамзинский хронограф»).

Некоторые погорельцы поселились в окрестностях разоренного города. По словам одного из очевидцев-поляков, «и сейчас еще люд тот в поле при землянках сидит или на пожарищах много осело и много их подыхает с голоду».

Во время пожара полностью выгорели Белый и Земляной город, были уничтожены деревянно-земляные стены вокруг столицы. С. Маскевич писал:

До прихода нашего все три замка обнесены были деревянною оградою, в окружности, как сказывают, около 7 польских миль, а в вышину в 3 копья. <…> Ограда имела множество ворот, между коими по 2 и по 3 башни; а на каждой башне и на воротах стояло по 4 и по 6 орудий, кроме полевых пушек, коих так там много, что перечесть трудно. Вся ограда была из теса; башни и ворота весьма красивые, как видно, стоили трудов и времени. Церквей везде было множество и каменных, и деревянных: в ушах гудело, когда трезвонили на всех колоколах. И все это мы в три дни обратили в пепел: пожар истребил всю красоту Москвы. Уцелели только Кремль и Китай-город, где мы сами укрывались от огня; а впоследствии русские сожгли и Китай-город; Кремль же мы сдали им в целости.

Гибель Прокопия Ляпунова

Вскоре после пожара Москвы к городу стали подтягиваться воеводы ополчения, первые отряды заняли Симонов монастырь (воеводы Ф. К. Смердов Плещеев и И. Ф. Еропкин), а 1 апреля подошли основные силы. П. П. Ляпунов встал напротив Яузских ворот Белого города, князь Д. Т. Трубецкой и И. М. Заруцкий – у Воронцова поля, князь Ф. И. Мерин Волконский, И. И. Волынский, П. И. Мансуров, князь Ф. Козловский с ярославцами, костромичами и романовцами – у Покровских ворот, А. В. Измайлов, князь В. Ф. Мосальский и князь А. А. Репнин с владимирцами, муромцами и нижегородцами – у Сретенских ворот, М. А. Вельяминов – у Тверских ворот, И. С. Погожий – у Петровских ворот. Вскоре начались активные боевые действия. Сыновья воеводы Мирона Вельяминова так вспоминали о его битве с королевскими солдатами:

Отец наш сидел у Тверских ворот и бился с польскими и литовскими людьми на приступех и на выласках, и на конных боех, и сидел против немец глаз на глаз…

В первые дни возникли споры о старшинстве:

…была у них под Москвой между собой рознь великая, и дело ратное не спорилось. И начали всей ратью говорить, чтоб выбрать одних начальников, кому ими владеть, а им бы их одних и слушать.

Наконец было утверждено лидирующее положение Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого. Объединенное руководство ополчения стремилось опереться не только на военные силы, но и на все слои населения Российского государства. Грамота П. П. Ляпунова с товарищами от 11 апреля 1611 года, направленная в Соль Вычегодскую, указывает на постановление служилых людей «всей земли», уполномоченных решать вопросы денежных сборов, городового и земского устройства. Новый воевода И. Н. Чепчугов, посланный ополчением, должен был «ведати у Соли всякие дела и расправу чинити, советовав с лучшими земскими людми о всяких делах». В дальнейших грамотах лидеры ополчения употребляли титул «Московского государства бояре и воеводы», присваивая себе право говорить от имени всей страны.

Авторитет подмосковных бояр подтвердили своими посланиями власти Троице-Сергиева монастыря, призывая, чтобы «служивые люди безо всякого мешкания поспешили к Москве, в сход, ко всем бояром и воеводам и всему множество народу всего православного християнства», а посадские люди помогали ополчению казной. Обеспечение войска было насущной потребностью. Бояре Трубецкой и Заруцкий и думный дворянин Ляпунов рассылали по городам грамоты, требуя присылать «всякие денежные окладные и неокладные, и хлебные и всякие мелкие доходы» «ратным всяким людям