на жалование». На содержание ополчения должны были идти деньги с таможен, кабаков, мельниц, бань, производства кваса и прочего. Судя по тому, что требование денег было постоянным рефреном в грамотах подмосковного ополчения, средства собирались плохо, что вполне естественно для страны, разоренной многолетней междоусобицей.

Лидеры ополчения пытались обезопасить себя от воинства Сапеги и вступили с ним в переговоры. Но тот после известия о взятии королем Смоленска (3 (13) июня) отверг предложение Ляпунова о союзе. Стан Сапеги находился в опасной близости от Москвы – у Донского монастыря.

Подмосковные воеводы отбили у поляков большую часть Белого города, в руках неприятеля остались только четверо ворот: Чертольские, Арбатские, Никитские и Тверские. Их защищали 200 солдат-немцев и 200 поляков. Удерживая этот участок, Госевский сохранял связь с хоругвями[44], стоявшими в Новодевичьем монастыре. Ежедневно шли бои, и вскоре осажденные стали ощущать недостаток в съестных припасах: «Рыцарству на Москве теснота великая, сидят в Китае и в Кремле в осаде, ворота все отняты, пить, есть нечево», – писали они в Смоленск. 20 июня ополченцы отвоевали весь Белый город и заперли польско-литовский гарнизон в Китай-городе и Кремле. «Выбраться от нас можно было, разве что обернувшись птицей», – вспоминал Н. Мархоцкий. Большой потерей для осажденных стало взятие ополчением Новодевичьего монастыря (18 июля). Гетман Сапега пытался оказать помощь соотечественникам, но был отбит с большим уроном и отправился грабить северные земли. По словам Мархоцкого, русские издевательски говорили полякам, ожидавшим помощи от гетмана Ходкевича из-под Смоленска: «Идет к вам литовский гетман с большими силами: а всего-то идет с ним пятьсот человек». <…> И добавляли: „Больше и не ждите – это вся литва вышла, уже и конец Польше идет, а припасов вам не везет; одни кишки остались“. Так они говорили потому, что в том войске были ротмистры пан Кишка и пан Конецпольский».

Ополчение добилось значительных военных успехов, но противоречия в руководстве (сказывались гордость и честолюбие Ляпунова, властолюбие и жадность Заруцкого, недоверие земских воевод к тушинским боярам) и социальная неоднородность войска стали причинами глубокого кризиса. Программный документ Первого ополчения – «Приговор» от 30 июня 1611 года, направленный на решение важнейших вопросов социальной и экономической жизни, – отразил и основные противоречия внутри ополчения.

«Приговор», составленный в кругу сподвижников Ляпунова – дворян, содержал жесткую позицию по отношению к казачеству. Казаками признавались атаманы и казаки, которые служат «старо», а ныне захотят быть поверстаны денежными и поместными окладами. Если же атаманы и казаки не захотят «верстаться», им было решено выдавать «хлебный корм» и деньги. Отменялись «приставства», служившие прикрытием казачьих грабежей. «Приговор» стремился поставить казачество на службу государству, ограничить казачьи свободы и своеволие, от которых порядком натерпелись все сословия Московского государства.

Относительно бывших боярских холопов «Приговор» подтвердил крепостнические правила конца XVI века: «Надлежит по сыску крестьян и людей отдавать назад старым помещикам». В «Приговоре» ничего не говорилось о бывших холопах и крепостных, ушедших в казаки, и как должна была решаться их судьба – неизвестно. Правда, ранее в грамотах ополчения этих людей обнадеживали обещанием: «А которые боярские люди крепостные и старинные, и те б шли безо всякого сумнения и боязни, всем им воля и жалование будет, как и иным казакам». Но это было в период сбора ополчения под Москвой, и отношение к бывшим зависимым людям могло поменяться.

В целом «Приговор» от 30 июня 1611 года был шире болезненных отношений между дворянской и казачьей частями ополчения. Прежде всего отметим, что написан он по «боярскому и всей земли приговору». Подмосковное правительство претендовало на роль верховного арбитра в устроении Московского царства, отвергая какое-то значение Боярской думы и королевской администрации. «Приговор» стремился вернуть основы прежнего правопорядка и отменить злоупотребления Смуты. Предписывалось раздавать поместья по прежним окладам, конфисковать земли у тех, кто забрал себе лишнее, и передать безземельным служилым людям. Было решено «убавить» земель у тех, кого «не по мере и не за службу» жаловали в Москве, Тушине и Калуге, отобрать земли, пожалованные королем и от имени королевича или захваченные «самовольством» (таким образом, ополчение отказывалось от Владислава). Тем же, кто ныне служит «в полках» под Москвой и не имеет земель, было решено давать поместья из конфискованных имений. Церковные земли раздаче не подлежали, вдовьи поместья и доли малолетних детей необходимо было выдавать «на прожиток» по-прежнему, вотчины, данные за «московское осадное сидение», подтверждались, земли, утраченные в западных уездах из‐за польско-литовской оккупации, необходимо было компенсировать. Также создавались «в полках» Поместный, Рязрядный, Разбойный, Земский приказы и Приказ Большого прихода, «потому, как преж сего на Москве было». Провозглашались строгость и легитимность законодательства:

А смертною казнью без земскаго и всей земли приговору бояром не по вине не казнити и по городом не съсылати и семьями и заговором ни кому ни кого не побивати и недружбы ни которые ни кому не мстити.

Эта статья «Приговора» восходила к крестоцеловальной записи Василия Шуйского, которая, как видим, отнюдь не канула в Лету.

Документ завершался положением о том, что, если бояре, выбранные «ныне всею землею для всяких земских и ратных дел в правительство», окажутся неспособны «чинити» дела «в правду», их можно переменить и «в то место выбрати иных». Данная статья имеет принципиальный характер. Она стала результатом демократизации власти в Смутное время. Сама конструкция, при которой власть переходит к боярам, еще как-то соответствовала традиционным представлениям о лестнице чинов. Если нет царя, следующий легитимный носитель власти – бояре. Однако ответственность бояр перед «всею землею» и возможность их смены представляют собой новацию, отражающую возросшую роль земского, в первую очередь уездного дворянского движения.

Программа, изложенная в «Приговоре» от 30 июня 1611 года, не помогла установлению компромисса внутри ополчения. По оценке С. Ф. Платонова, «Приговор» «стремился удержать и укрепить старый московский порядок отношений без всяких, или почти без всяких уступок вожделениям вольного казачества».

Казаки могли считать себя обделенными, а дворянство, в свою очередь, было недовольно своеволием и разбойничьими вылазками казаков. Желая остановить грабежи, Ляпунов распорядился «воров казаков имать и присылать под Москву, а иных воров, на кого приедут, с ними биться и от своих животов побивать». Это привело к открытому конфликту. Воевода М. И. Колодкин-Плещеев схватил, вероятно во время грабежа, 28 казаков и приказал их утопить. Подоспевшие на помощь казаки выручили собратьев, привели в стан ополчения, созвали круг и стали «шуметь», намереваясь убить Ляпунова. Тот уже собрался было бежать в Переяславль-Рязанский, но поддался на уговоры и остановился в острожке у Никитских ворот.

На следующий день казаки