и возглавлял особый Казачий приказ. По своему характеру Заруцкий был искателем приключений, авантюристом, человеком смелым и жестоким, подобно другим предводителям разбойных дружин, наводнявших Российское государство. Поляк Н. Мархоцкий называет его «храбрым мужем, наружности красивой и статной». Заруцкий еще в детстве попал в плен к татарам и вырос в неволе. Достигнув зрелого возраста, он бежал к донским казакам, сумел выдвинуться и стал атаманом. Вместе с донцами Заруцкий участвовал в походе Лжедмитрия I, затем перешел к Болотникову и принял деятельное участие в зарождении самозванческой интриги Лжедмитрия II. Гетман Жолкевский в своих мемуарах пишет, что Заруцкий был для самозванца

великою помощью; как неугомонная голова, ему доставало сердца и смысла на все, особенно, если предстояло сделать что-либо злое <…> В стане Тушинском достаточно приметна была его неусыпность, ибо при всегдашней нетрезвости князя Рожинского он заведовал караулами, подкреплениями и собраниями известий…

Когда Тушинский лагерь распался, Заруцкий явился к Сигизмунду III, но затем вернулся к Лжедмитрию II в Калугу. Самозванец перестал доверять атаману и отправил его на воеводство в Тулу. После смерти Лжедмитрия II Заруцкий сохранил влияние среди казаков и имел в своем подчинении крупные силы.

Активными сторонниками Лжедмитрия II были члены рода Плещеевых. Бояре самозванца Иван Васильевич Глазун Плещеев и Матвей Иванович Колодкин-Плещеев стали воеводами ляпуновского ополчения. Позднее, в 1612 году, И. В. Глазун Плещеев поначалу присягнул в Пскове Лжедмитрию III, но затем арестовал самозванца и привез его в Москву. М. И. Колодкин-Плещеев «прославился» жестокими мерами против казаков: его попытка расправы над казаками, пойманными на грабеже, спровоцировала конфликт и распад подмосковного ополчения. Впоследствии Колодкин-Плещеев присоединился к ополчению Пожарского и Минина. К освободительному движению примкнул также Федор Кириллович Смердов, ярый сторонник Тушинского вора, воевода в Суздале. В 1608–1609 годах он громил восстания земцев против самозванца в суздальской округе. Лишь скрепя сердце могли быть «в добром совете» с Федором Плещеевым земцы Замосковья, против которых он лишь недавно решительно бился.

Еще более одиозной фигурой был казачий атаман Андрей Захарович Просовецкий. От имени Тушинского вора он воеводствовал в Лухе, затем в Суздале сражался с отрядами князя М. В. Скопина-Шуйского. В 1610 году вместе с Лисовским разорил Макарьев монастырь в Калязине и воевал со шведами, затем поссорился с Лисовским, был им разбит и бежал к Лжедмитрию II. После смерти самозванца Просовецкий примкнул к Первому ополчению. Отряд атамана насчитывал около 500 человек, где было немало «показачившихся» жителей коренных русских территорий.

Под знаменами Ляпунова оказались и бывшие тушинцы И. И. Волынский, Ю. Беззубцев, И. Ф. Наумов, князь Ф. И. Волконский Мерин и другие. В освободительном движении объединились те, кто еще совсем недавно стоял по разные стороны баррикад. Среди них, несомненно, были свои счеты, вражда и жажда мести. Подмосковное (назовем его так по месту дислокации) ополчение стало, помимо прочего, первой попыткой национального примирения. Как оказалось, не вполне удачной, но не бесполезной.

Новой силой, влившейся в освободительное, а потому в своей сущности созидательное движение, стало казачество, ранее по большей части приверженное энергии разрушения. Вольные казаки, жившие особым укладом и стремившиеся отстоять свою автономию от правительства, считали себя подданными царя. Крушение Московского царства и захват его иноземцами, ущемление и поругание веры были для них столь же неприемлемы, как и для служилых и торговых людей основной территории. Общая приверженность к России и православию объединила их с дворянством, с опаской взиравшим на беспокойное казачество. Впрочем, в дальнейшем противоречия между дворянской и казачьей частями ополчения привели к конфликту.

Войско П. П. Ляпунова двинулось из Коломны к Москве 3 марта, «со снарядом и с обозом дощаным». Ныне это расстояние можно преодолеть за полтора часа на пригородном поезде, а ополчению тогда потребовалось две недели. За это время обстановка в Москве наэлектризовалась. В городе регулярно происходили стычки между солдатами и офицерами королевского гарнизона и москвичами, Госевский требовал от посадских сдать оружие, жители города роптали, передавая друг другу слухи о готовящихся расправах «литвы» над православными. Лидером сопротивления был патриарх Гермоген. Его деятельность вызывала все возрастающие опасения и злобу поляков и их русских приспешников. Боярин М. Г. Салтыков потребовал от патриарха, чтобы тот остановил движение ополчения к Москве. «Новый летописец» сообщает, что во время бурных препирательств Салтыков угрожал Гермогену ножом, а патриарх в ответ проклял его. Патриарха взяли под арест, но освободили перед Вербным воскресеньем, когда должно было происходить действо «шествия на осляти». Москвичи ожидали этот день с эсхатологическими настроениями. Повсеместно ходили слухи о том, что во время праздника «литва» будет убивать православных. Напуганные жители даже предпочли спрятаться, избегая участия в церемонии.

Тем временем командование польско-литовского гарнизона, ожидая скорый приход воинства Ляпунова, прибегло к жестким мерам. На въезде в город обыскивали все возы, на улицах снесли решетки, запиравшиеся на ночь от «разбоев», москвичам запретили носить и иметь у себя оружие и даже привозить в Москву дрова. Понять оккупантов можно, дрова – это не снежки, а серьезное средство в уличных боях. Во вторник Страстной недели, 19 марта, солдаты принялись втаскивать дополнительные пушки на Львиные ворота Китай-города и пытались заставить трудиться извозчиков, стоявших на Красной площади. Те отказались, поднялись крик и ругань. Отряд немецких наемников, думая, что началось восстание, бросился на безоружных москвичей. Схватились за оружие и поляки. В Китай-городе началась резня, во время которой погибли до семи тысяч человек. Был убит в своем доме боярин князь Андрей Васильевич Голицын, осуждавший короля, другие дворяне и дети боярские. По свидетельству разрядных книг, иноземцы «Московское государство все выжгли, и в Китае ряды пограбили, и людей в Китае всех высекли и храмы Божии разорили».

Жители Белого города успели подготовиться к нападению и встретили врага при оружии. К тому времени в столице оказались воеводы ополчения князь Дмитрий Михайлович Пожарский, Иван Матвеевич Бутурлин и Иван Александрович Колтовский. Зачем воеводы прибыли в Москву и были ли при них какие-то военные силы, источники не сообщают. Князь Пожарский отбил поляков на Сретенке и вместе с пушкарями с Пушкарского двора поставил укрепленный острожек у церкви Введения Богородицы во храм на Лубянке, неподалеку от своего московского двора. Бутурлин укрепился у Яузских ворот, Колтовский – в Замоскворечье.

Утром следующего дня бояре попытались остановить восставших. Мстиславский и другие, «выехав в Белый город, хотели уговором кровь унять». Но услышали в ответ брань и угрозы: «Жиды вы, как и литва, скоро мы их и вас шапками закидаем и рукавами выметем» (свидетельство польского офицера, участника событий).

По воспоминаниям