– Но «Глоки»-то у вас имеются, сталкеры. А для них приблуда найдется. Зайди к Сибиряку, скажи, атаман глушители выдать просил.

И наши с Хип пистолеты скоро обзавелись черными цилиндрами. Впрочем, стволы тоже пришлось заменить – в запасах Сибиряка нашлись нужные, с резьбой. На заднем дворе нашего временного дома, у остатков цветника и альпийской горки, я сделал два пробных выстрела в толстый сухой пень тополя – и сказать, что звук стал тихим, конечно, сложно. Хлопок был все еще очень заметным, прилетело даже сухое, резкое эхо от стены дома, но выстрел все-таки получился намного тише, чем без глушителя. По крайней мере никто из собирающихся в округе сталкеров не обратил внимания на стрельбу.

– Грузимся! По машинам, народ! – послышался крик, и полтора десятка разнокалиберных авто и мотоциклов, включая даже старый грузовичок ЗИЛ, включив ближний свет, выстроились в колонну.

Тихая, теплая июньская ночь равнодушно приняла в себя вереницу автомашин, которые, гудя моторами, направились по пустынному шоссе. Мы с Хип устроились в кузове грузовика и, опершись спинами на борта, чувствовали, как летит в лицо встречный ветерок, как трещат в покинутых полях коростели и посвистывает перепел. Удивительно мирной, спокойной была эта ночь, украшенная на севере легкой, дымчатой зарей и бледными, редкими звездами. И почему-то навязчиво проскакивала странная мысль, что ехала сотня человек не в бой, а на далекий пикник на берегу реки, на раннюю уловистую зорьку, и в руках тускло блестят не стволы, а удочки, и в сумках вместо патронов и перевязочных пакетов лежат бутерброды. Но сердце уже почувствовало первые порции адреналина, от которого, в помощь летящему навстречу ветру, шумело в ушах и сильнее чувствовался пульс. Большинство сталкеров в кузове угрюмо молчали, только один, странно оживившись, громко рассказывал очередной длинный, несмешной анекдот, нервно потирал взмокшие руки и сам же надрывно, ненатурально смеялся, пихая угрюмого соседа в бок локтем.

В половине четвертого утра машины затормозили у незаметного проселка и полосы леса, еще совсем темного, мрачно-серого в слабом свете занимающейся зари. Посвежело, от недалекой болотины к автомобилям потянулся низкий, слоистый туман, тончайшей пылью пересыпающийся в лучах приглушенных фар. И наверное, только от прохлады выдавал зубами мелкий, дробный перестук молодой парень в шаге от нас, и еще один сталкер, вздрагивая, видимо, от утренней свежести, вдруг сдавленно пробормотал:

– Простите, мужики. Простите, мужики… не могу. Ноги не идут. Простите, мужики, сволочь я, простите…

– Зачем же ты в добровольцы записался, а, Валет? – спокойно поинтересовался Сионист, поправив на плече потертый Steyr AUG. – Оставался бы в лагере. Я нескольким дельным мужикам запретил в поход, чтоб они наш Лазурный охраняли.

– П-прости, атаман… – Сталкер тихо всхлипнул. – Думал, не струшу…

– Думал он, – печально, но и с досадой в голосе буркнул Сионист. – Знал ведь, что не в фантики играть едем. Ладно. Стереги машины, черт с тобой. Вернемся, поговорим еще.

Атаман передвинул автомат на грудь, положил на него руки и уже громче, но не совсем в голос, произнес:

– Так! Добровольцы! Если кто жалеет о своем решении и боится идти, руку вверх и в сторону. Общество, прошу у вас за них – не наказывайте, не выгоняйте и все такое. Понимаю.

Никто не поднял руки, а Валет, опустив голову, пошел к машинам. Кто-то звучно плюнул в его сторону.

– Что, все смелые? Никто не боится?

– Страшно, атаман. Врать не буду, – послышался голос из группы. – Но авось да либо прорвемся. Если что, портки запасные я взял.

Послышался негромкий, нервный смех, и Сионист удовлетворенно кивнул.

– Авангард, вперед редкой цепью вдоль этой дороги, на нее не выходить. Капкан, твой фланг слева, Якут, справа пойдешь. Я с разведкой.

– Атаман, может, останешься? – буркнул Капкан.

– Не переживай, сталкер. Мне не в первый раз. Береги молодежь, дружище, в поселок ни в коем случае не заходи. Якут, выдели человек пятнадцать в засады на выходы и снайперов им добавь.

– Сделаем. – Якут, облаченный в «Кикимору», поправил на плече СВД, махнул своим, и мы вошли в лес.

Авангард шел тихо, умело – я слышал только редкий, слабый шелест влажного от росы малинника и еще более редкие потрескивания лесного сора под осторожной ногой. Сионист приказал остановить машины почти за три километра от поселка, чтобы не выдать отряд шумом моторов, и здесь часовых быть не должно, но осторожность в любом случае не мешала.

Сжав обеими руками удобную, «прикладистую» рукоять «Глока», я, выдерживая дистанцию редкой цепи, двигался вперед, отмечая легкую, бесшумную тень Хип слева, в десяти шагах от меня. Якут, вооруженный маленьким бесшумным ПП, шел в дюжине метров справа, совершенно не тревожа подлесок, – чувствовался серьезный опыт.

Осторожность бандитов мы, впрочем, несколько переоценили. Дисциплина у ребят отсутствовала в принципе.

В полукилометре от поселка я вышел на первый «пост». Один молодчик мирно спал у корней высокой вековой ели, подложив под голову свернутую валиком спортивную сумку. Второй, прислонившись к дереву, что-то увлеченно тыкал на экране большого смартфона. Блатной мотив, несущийся из наушников в тишину утреннего леса, я услышал даже раньше, чем увидел бледный отсвет экрана на сосредоточенном лице. Бандит немного пританцовывал, помахивал головой и даже что-то тихонько подмекивал из слов песни.

Откуда-то издалека, из леса, прилетел металлический чих глушителя, и затем сразу еще два – видимо, кто-то из авангарда набрел на другой «пост». Задерживаться не следовало, и я, аккуратно наведя пистолет на подергивающуюся голову меломана, выжал спуск.

Звук глушителя показался мне очень громким – отчетливый сухой хлопок с легким посвистом пороховых газов. Бандит свалился как подкошенный, не издав ни звука, – только на коре березы осталась заметная, почти черная клякса.

– Сява, да х…ли ты… – спросонья пробормотал второй, но после второго хлопка уронил голову обратно на подушку.

Я, старательно проглотив вялую, противную тошноту, несколько раз глубоко вдохнул и пошел дальше, к опушке леса, к светлеющим на глазах прогалам между стволами деревьев. Растет альбом, мать его. Долго мне еще после этих приключений ночами не спать, черт возьми. Когда ты уже привыкнешь, Лунь, когда уже наконец успокоишься и перестанешь ерундой страдать? Тебя бы они не пожалели ни разу и вскрыли бы глотку, как сталкерам из отряда Лесничего. И ругается, ругается седая, уже почти выцветшая обратно башка на дурное, безмозглое сердце, и ведь правильно ругается, кстати, аргументированно. А то молчит, насупившись, и кровоточит себе тихонько, словно стесняясь очередной своей раны, прячет ее, стыдится. Словно голове от этого легче станет, честное слово…

Тихонько зашипело в наушнике:

– У нас чисто…

– Да, постов нет.

– Нашел двоих, готовы…

– Чисто…