Оно говорит о том, что поэт не очень-то был убеждён в необходимости заграничных походов русской армии и освобождения народов Европы от наполеоновского засилья (будучи вхож в семью М. И. Кутузова, по-видимому, знал его точку зрения по этому вопросу). Русская кровь была ему дороже славы, за которую наше Отечество расплачивается по сей день.

…Кроме стихотворения, посвящённого изображению Александра I в мраморе, Пушкин написал и заметку об этом произведении искусства: «Торвальдсен, делая бюст известного человека, удивлялся странному разделению лица — верх нахмуренный, грозный, низ — выражающий всегдашнюю улыбку. Это не нравилось Торвальдсену» (7, 513).

Это было противоестественно, что и отразил в своём стихотворении великий поэт.

«Сожжённая глава»

Осень 1830 года Пушкин провёл в Болдине, родовом имении родителей, находившемся в Нижегородской губернии. Там он работал над десятой главой «Евгения Онегина». В ней нравоописательный роман переходит в политическую хронику современности. События в нём развёртывались от наполеоновских войн до европейских революций и подготовки восстания декабристов. В десятой главе упоминались собрания вольных петербургских кружков, говорилось о революционном движении на юге России (Тульчин и Каменка) и очень сочувственно упоминались имена П. И. Пестеля и С. И. Муравьёва-Апостола. Начиналась глава с памфлетной характеристики Александра I:

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щёголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.

Александр правил с марта 1801-го по ноябрь 1825 года. Слабым он не был, лукавым и плешивым — да. Наполеон называл его византийцем, как воплощение хитрости и беспринципности. Пушкина, разочаровавшегося в императоре, когда он узнал о его неблаговидной роли в заговоре против отца, всё раздражало в царе. Что касается славы Александра I, которую Пушкин считал незаслуженной, то она связана с заграничными походами 1813–1814 годов, завершившимися взятием Парижа. В этих кампаниях русская армия сыграла ключевую роль, а верховная власть в ней принадлежала царю. После окончания наполеоновских войн российский монарх играл ведущую роль в Священном союзе, целями которого были сохранение спокойствия в Европе и защита европейских государств от народных волнений. Александр преуспел в этом, но за десятилетие до славы были страшные поражения под Аустерлицем и Тильзитский мир. Под Аустерлицем царь, пытаясь проявить свои полководческие «способности», командовал Кутузовым. В итоге — полный разгром русской и австрийской армий. В Тильзите царь заключил мир и союз с Наполеоном, признав себя побеждённым:

Встреча на Немане

Его мы очень смирным знали,

Когда не наши повара

Орла двуглавого щипали

У Бонапартова шатра (5, 209).

В шатре проходила первая встреча русского и французского императоров. Он был поставлен на плоту посредине пограничной реки Неман. Затем последовали переговоры, празднества и обмен визитами. Царь писал любимой сестре Екатерине: «Я провожу целые дни с Бонапартом, целые часы наедине с ним! Бонапарт считает, что я дурачок. Ну что ж, смеётся тот, кто смеётся последним».

Российская знать встретила мир и союз с Францией недовольным брюзжанием, но Александр I был вполне удовлетворён: «Господь нас спас. Вместо жертв мы выходим из борьбы даже с некоторым блеском». С ним согласен современный исследователь О. В. Соколов: «Договор о союзе был столь же туманным, как и кратким. Молодой царь[74] явно обыграл своего партнёра в дипломатической игре. Он не хотел брать на себя никаких обязательств, их в договоре о союзе фактически и не было»:

Гроза двенадцатого года

Настала. Кто тут нам помог?

Остервенение народа,

Барклай, зима иль русский Бог? (5, 209)

Вопросы эти волновали не только россиян, но и французов. Ветераны Великой армии полагали, что их победил мороз. Этой же точки зрения придерживалось большинство французских мемуаристов; истоки её восходят к 29-му бюллетеню, изданному Наполеоном 3 декабря (22 ноября) в Молодечно: «По 6-е число ноября погода была прекрасная и движение армии происходило с наилучшим успехом. Морозы начались 7-го числа. С сего времени не происходило ни одной ночи, в которую бы мы не лишились нескольких сот лошадей, которые падали на биваках.

Армия, бывшая 6-го числа в самом лучшем состоянии, 14-го уже совсем переменилась; она лишилась конницы, артиллерии и обозов. Без конницы нельзя было нам ни на четверть мили делать рекогносцирования, а без артиллерии не могли отважиться ни на какое сражение и (вынуждены были) выжидать на себя неприятеля».

Победители, конечно, отдавая должное так вовремя наступившим холодам, фатального значения им не придавали, хотя и сами понесли большие потери от непогоды.

В отношении М. Б. Барклая де Толли мнения русских безоговорочно склонялись на сторону М. И. Кутузова. Отдавая дань памяти последнему, Пушкин считал, что не следует занижать и достоинства первого, проявившего необычайную твёрдость в начальный период Отечественной войны: «О вождь несчастливый! Суров был жребий твой».

Что касается народной войны с захватчиками, то Пушкин нашёл ей ёмкое определение — остервенение. Да, жители тысяч сёл и деревень, оставшиеся без крова, не церемонились с врагом. Вот характерное свидетельство участника войны 1812 года: «Шестьдесят голых мужчин, лежащих шеями на спиленном дереве. Прыгающие вокруг них с песнями русские мужчины и женщины ударом толстых прутьев разбивают одну за другой головы» (Р. Вильсон)[75].

В отношении вопроса о том, кто помог русским победить «непобедимого» Наполеона, существовала официальная точка зрения — Бог. Александр I, не стяжавший лавров в «грозу двенадцатого года», никому не хотел отдавать славу победителя. Характерна его «исповедь» английскому эмиссару перед награждением Михаила Илларионовича высшим военным орденом Российской империи.

— Генерал, — говорил царь, — я призвал вас к себе, дабы сделать вам весьма тягостное признание. Впрочем, полагаюсь на вашу честь и благоразумие. Как бы я ни хотел избежать этого, мне было бы непереносимо оказаться несостоятельным в ваших глазах. Мне известно, что маршал не исполнил ничего из того, что должен был сделать. Он избегал, насколько сие оказывалось в его силах, любых действий против неприятеля. Все его успехи были вынуждены внешнею силою. Он разыгрывает свои прежние турецкие фокусы, но московское дворянство стоит за него и желает, дабы он вёл нацию к славному завершению сей войны. Посему я должен наградить этого человека орденом Святого Георгия, хотя тем самым нарушу его статут, ибо это есть высочайшая награда в империи. Однако я не прошу вас присутствовать при сём — сие было бы для меня слишком большим уничижением. Но, к сожалению, выбора нет — надобно подчиниться вынужденной необходимости.

Не хотел первый крепостник России признать и исключительную роль народа, поднявшегося на борьбу с захватчиками.