– Но твоё волшебство всё равно исчезнет, раз ты ушёл, – вспомнила я слова Царя и облегчённо вздохнула.

– Моё волшебство на крови. Оно не исчезнет, – сокрушённо отозвался Герман. – Я урод даже среди подорожников.

– Ну всё, хватит! – вскочила я. – Ты ничего не добьёшься самобичеванием! Амулетное Дерево сказала, что им нужна я. А что сделала я? Подло ушла! Ты говорил, что в мир-убежище можно попасть не только через сон. Пришло время рассказать мне об этом поподробнее.

Герман испуганно покосился:

– Если ты не знаешь, значит, не можешь.

– Герман! – вспылила я. – Не время препираться, там целый мир гибнет!

Герман упорно молчал, сгорбившись на качелях. Опять его непробиваемое упрямство!

– Пока! – бросила я и пошла к остановке.

– Эй! – окликнул Герман.

Я повернулась.

– Не приходи больше!

И не собиралась! Больно нужно!

– Но дай мне номер телефона!

И почему я не могу на него долго злиться?

Здравствуй, Бархата.

Мы хотели сделать как лучше. Но мы были маленькими и глупыми. Мы просто мечтали вас защитить.

Поваленный Водянистый Лес казался увеличенной копией замёрзшей весенней капели. Когда сосульки падают с крыш, тают, а потом застывают причудливыми статуями.

Сорокопут сидела на холме. Выглядела она зловеще: серебристо-пепельное каре, перья во все стороны, чёрная полоска на глазах. Подол красной мантии, лежащий на камнях, напоминал лужу крови, а за спиной девушки маячила тень гигантской птицы – крылья и клюв.

Мне было жутко, но я чувствовала ужас Пледа, и это, как ни странно, придавало мне сил. Ради него я должна быть храброй.

– Не волнуйся, – ободряюще похлопала я по уголку-мордочке клетчатого дракона.

Плед издал грустный писк.

Интересно, чувствует ли он моё волнение, как я – его страх? Я должна держаться. Когда-то я просила его меня защищать, теперь мой черёд. Мы должны исправлять чужие ошибки в надежде, что кто-то исправит наши.

Плед подвёл лодку почти вплотную к холму и завис над ним. Сорокопут рассматривала нас, чуть задрав голову, а мы её, не зная, что предпринять.

– Что вам надо? – спросила наконец она.

– Битвы! – пропищал мой глупый брат.

Что он делает?! А как же мирно договориться?!

– Маленькие ещё, – хмыкнула Сорокопут.

Ну, хоть кто-то среди нас здраво мыслит.

– Зато нас двое! – продолжал нарываться Гном. – И мы не боимся тебя!

– Не хочу я с вами биться, что за чушь! – Сорокопут поднёсла руку к волосам, словно собираясь их взъерошить, но потом опустила.

– Тогда перестань разрушать!

– Маленькие робингуды? – фыркнула Сорокопут. – Хотите спасти своих призраков? Я уже перестала буйствовать. Теперь я хочу покарать убийцу. А ещё наконец навести тут порядок.

– Полетели ближе, – скомандовал Гном Пледу.

Трясущийся Плед направил лодку на холм. Мы выпрыгнули на землю, а Плед ретировался на безопасное расстояние.

Сорокопут рассматривала наши лёгкие одежды. С наступлением холодов мы добавили к своим нарядам только шарфики, просто потому что нам так хотелось. А куртки и тем более ботинки носить тут не собирались: они надоели нам и в Задорожье. Бегали по ледяной траве босиком: мы же подорожники.

– Почему вы не мёрзнете? – спросила Сорокопут.

– Странный вопрос, – пожал плечами Гном. – Потому что наши тела дома в тёплых постельках.

– А почему мёрзну я? Понятно, не мёрзнет Сорокопут, – рассуждала вслух сама с собой наша противница.

Мы с Гномом переглянулись. Мёрзнем – не мёрзнем, это не важно. Надо сказать другое.

– Мы летели тогда на помощь, – осторожно начала я.

– Бархата узнала, куда может наведаться Царь Вор, – продолжил Гном. – Но мы не успели.

– Всё из-за меня? – спросила Сорокопут.

Мы с братом опять переглянулись и дружно кивнули.

Сорокопут поглядела на Пледа, который глазел на нас из лодки, а потом жалобно сказала:

– Но почему? Что я такого сделала?

– Мы не знаем. Честно, – вздохнул Гном.

– Просто призракам не нравится, что ты оставляешь следы и не возвращаешься домой, – сказала я, собрав воедино всё, что слышала.

– Значит, я виновата в смерти Подсолнух…

Мне стало её жаль. Ведь это была неправда.

– Нет! – с жаром возразила я. – Не ты! А Воры!

– Царь Воров! – добавил Гном.

– Воры, значит, – повторила Сорокопут. – Царь… а где его найти?

– Там, где проходил праздник, – сказал Гном.

Мне вдруг стало неуютно. Правильно ли мы поступаем? Несмотря на то, что Защитники и Воры были противниками, открыто они не враждовали. Бархата сейчас часто бывает в Замке-заводе, не навредит ли ей Сорокопут?

– Но я не ходила на праздник, – вздохнула девочка-птица.

– А мы не помним дороги, – сказал Гном.

– Может, не надо мстить? – робко спросила я.

– Надо, – твёрдо сказала Сорокопут. – А где юноша, который был с вами тогда? Он не может помочь?

– Он всё, – ответил Гном.

– Как это? – не поняла Сорокопут.

– Всё. Перестал быть подорожником. Ушёл навсегда.

– Он нравился ей, – вздохнула Сорокопут.

Я вспомнила, как Ганс отказался от цветка, а потом ушёл прямо из замка Воров. Он не захотел видеть прошлое Сорокопута – бледной, скуластой девочки с тёмными коричнево-золотыми глазами. В Задорожье девочку-птицу обижали, и она пряталась в Тёмном Уголке.

Гном сказал, что наши тела дома в тёплых постельках… Что же происходило с телом Сорокопута, когда она спасалась бегством в Тёмный Уголок? А что же с её телом происходит сейчас, раз она тут уже так долго?

Мурашки побежали по спине от догадки. Да нет, она не могла умереть. Тёмный Уголок внутри нас, ему нужна наша тёплая кровь и цветные пятна, которые появляются, когда ночью под одеялом открываешь глаза.

Сорокопут словно тоже думала об этом, потому что сказала:

– Подорожники – это СамСветы, которые утром уходят по следам. Значит, вы никогда не видели призрачного дня?

Мы покачали головами. Мы были маленькими и глупыми. Я думала совсем о другом. О Подсолнух. Она не была наставницей Сорокопута, но дружила с ней. Призраки и СамСветы не должны воевать. Иначе не будет Тёмного Уголка.