прежде всего не в подобных законах, а в улучшении системы образования и культивации скептического общественного мнения. Впрочем, я пока что не стану останавливаться на лекарствах.

(3) Экономическое давление. Некоторые аспекты этого препятствия свободе мысли я уже упомянул, но сейчас мне хотелось бы поговорить о нем в более общих чертах, как об опасности, которая неизбежно возрастет, если не предпринять для противодействия ей весьма решительные шаги. Ярчайшим примером применения экономического давления против свободы мысли является Советская Россия, где до заключения советско-английского торгового соглашения правительство могло морить и морило голодом людей, чьи мнения были ему неугодны, например, Кропоткина. Но в этом отношении Россия лишь несколько опережает другие страны. Во Франции любой учитель, поддерживавший Дрейфуса в начале судебного процесса или осуждавший в конце, потерял бы место. Сомневаюсь, что в сегодняшней Америке университетский профессор, как бы именит он ни был, удержался бы на посту, если бы вздумал критиковать «Стандард ойл компани», ведь каждый президент колледжа получает или надеется получить благотворительную помощь от мистера Рокфеллера. По всей Америке социалисты считаются людьми мечеными, которым крайне сложно найти работу, если только они не обладают какими-то исключительными дарованиями. Возникающая всюду, где хорошо развит индустриализм, тенденция, при которой тресты и монополии контролируют всю промышленность, приводит к уменьшению числа потенциальных работодателей. В этих условиях становится все проще и проще вести тайные черные списки, с помощью которых можно уморить голодом любого, кто не пожелает склониться перед корпорациями. Вместе с ростом монополий в Америке возникают многие из зол, связанных с государственным социализмом в той форме, в какой он существует в России. С точки зрения свободы для человека нет разницы, кто является его единственным возможным работодателем – государство или трест.

В Америке, самой промышленно развитой стране мира, и в меньшей степени в других странах, условия в которых приближаются к американским, обычному гражданину, если он желает зарабатывать себе на жизнь, необходимо избегать немилости определенных влиятельных людей. Эти влиятельные люди придерживаются неких взглядов – религиозных, нравственных и политических – и ожидают, что подчиненные будут их взгляды поддерживать, по крайней мере внешне. Человек, который открыто отвергает христианство, или верит в смягчение законов о браке, или возражает против власти крупных корпораций, обнаружит, что Америка для него полна препятствий, если только он не знаменитый писатель. Точно такие же ограничения свободы мышления неизбежно возникают в любой стране, где экономическая организация доводится до состояния фактической монополии. И потому оберегать свободу во взрослеющем мире гораздо тяжелее, чем в девятнадцатом веке, когда еще существовала свободная конкуренция. Всякий, кому небезразлична свобода разума, должен честно и открыто взглянуть в лицо ситуации, осознав неприменимость методов, которые в пору младенчества индустриализма вполне справлялись с задачей.

Существуют два простых принципа, внедрение которых решило бы почти все социальные проблемы. Во-первых, образование должно, среди прочего, учить людей верить утверждениям лишь тогда, когда есть основания считать их истинными. Во-вторых, на работу следует принимать только по признаку способности эту работу выполнять.

Обратимся сначала ко второму пункту: привычка рассматривать религиозные, моральные и политические взгляды человека, прежде чем назначить его на должность или дать ему работу, – это современная форма преследования, и она, кажется, приобретает не меньшую действенность, чем инквизиция на своем пике. Старые свободы можно законно сохранять, но в этом нет ни малейшей пользы. Если на практике из-за своих мнений человек вынужден голодать, для него будет слабым утешением то, что его мнения не наказуемы законом. Общественное мнение более или менее сочувствует тем, кого морят голодом за непринадлежность к англиканской церкви или несколько неортодоксальные политические взгляды. Однако против гонений на атеистов или мормонов, радикальных коммунистов или сторонников свободной любви едва ли кто-то возражает. Их полагают порочными, и отказывать им в месте считается вполне естественным. Люди едва ли еще осознали тот факт, что такой отказ в высокоиндустриальном государстве равносилен крайне суровой форме преследования.

Если бы на эту опасность удалось должным образом пролить свет, можно было бы пробудить общественное мнение и обеспечить, чтобы убеждения человека не учитывались при его назначении на должность. Защита меньшинств имеет ключевое значение; и даже самый ортодоксальный из нас может однажды оказаться в меньшинстве, так что все мы заинтересованы в сдерживании тирании большинства. Эту проблему не решить ничем, кроме общественного мнения. Социализм сделал бы ее еще более острой, поскольку устранил бы возможности, которые сейчас возникают благодаря независимым работодателям. С каждым увеличением размеров промышленных предприятий ситуация ухудшается, поскольку уменьшается число индивидуальных работодателей. Битву следует вести точно так же, как велась битва за религиозную терпимость. И как в том случае, так и в этом решающим фактором, по всей видимости, окажется ослабление веры. Пока люди были убеждены в абсолютной истинности католицизма или протестантизма, смотря по обстоятельствам, они были готовы подвергать инакомыслящих преследованиям. Пока люди твердо уверены в своей сегодняшней идеологии, они готовы будут преследовать и за нее. На практике, пусть и не в теории, терпимости не обойтись без некоторой доли сомнения. И это подводит меня ко второму моему пункту, который касается целей образования.

Для того чтобы в мире воцарилась терпимость, среди навыков, которым обучают в школах, должна быть привычка оценивать доказательства и не давать полного одобрения утверждениям, которые нет причины считать истинными. Например, следует обучать искусству чтения газет. Учитель должен выбрать какой-нибудь случай, который произошел много лет назад и в свое время всколыхнул политические страсти. Затем он должен прочитать ученикам, что говорилось в газетах, принявших одну сторону спора, потом другую, и дать беспристрастный отчет о том, что случилось в действительности. Он должен показать, как натренированный читатель может по предвзятому рассказу любой из сторон определить, что произошло на самом деле, и дать им понять, что вся информация в газетах более или менее ложна. Циничный скептицизм, воспитанный в подобном обучении, защитил бы детей на позднейших этапах жизни от игры на идеалистических чувствах, которая побуждает порядочных людей содействовать махинациям негодяев.

Таким же способом следует преподавать и историю. Наполеоновские кампании 1813 и 1814 годов, к примеру, можно было бы изучать по журналу «Монитёр», чтобы вообразить себе изумление, испытанное парижанами, когда они увидели под городскими стенами армию Союза, хотя до этого Наполеон (согласно официальным бюллетеням) одолевал ее в каждой битве. В старших классах ученикам следует предложить сосчитать, сколько раз Ленин был вероломно убит Троцким, дабы они научились презирать смерть. Наконец, они должны прочесть школьный курс истории, одобренный правительством, и сделать вывод о том, что сказали бы о наших войнах с Францией французские