Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Принуждение проще всего оправдать, когда принуждаемый дает моральное согласие на принуждение, даже если при возможности уклонился бы от того, что признает своим долгом. Мы все скорее выберем платить налоги, чем жить без нормальных дорог, хотя если бы сборщик каким-то чудом про нас забыл, большинство не напомнило бы ему о своем существовании. И с готовностью подчиняемся таким ограничениям, как запрет кокаина, хотя с алкоголем все уже более сомнительно. Однако самый яркий пример – это дети. За детьми необходим присмотр, и они сами это знают, пусть иногда им и нравится играть в бунтарей. Ситуация с детьми уникальна тем, что те, кто имеет над ними власть, иногда их любят. При этом условии дети не отвергают власть в целом, даже если сопротивляются ей в конкретных случаях. Органы образования, в отличие от учителей, таким достоинством не обладают и просто-напросто приносят детей в жертву тому, что считают благом государства, обучая их «патриотизму», то есть готовности убивать и быть убитыми из-за пустяка. Власть была бы сравнительно безвредной, если бы всегда находилась в руках людей, которые желают добра тому, над кем властвуют; вот только никто не знает, как этого добиться.
Хуже всего принуждение тогда, когда жертва твердо верит, что ей приказывают совершить зло или грех. Даже если бы кому-то удалось заставить магометанина есть свинину или индуса – говядину, это был бы гнусный поступок. Противников прививок не следует принуждать к вакцинации. Их маленькие дети – это отдельный вопрос: я бы сказал, и их тоже, однако о свободе здесь речи нет, поскольку мнение ребенка ни в том ни в другом случае не учитывается. Это дело родителя и государства, и его не решить с помощью некоего общего принципа. Родителю, который сознательно отказывается от образования, не разрешается лишать права на образование своего ребенка; однако, что касается общих принципов, эти два случая абсолютно аналогичны.
Самую четкую грань в этом аспекте вопроса о свободе следует проводить между теми благами, которыми один человек наслаждается в ущерб другому, и теми, которых никто не получает за чужой счет. Если я съем больше, чем мне полагается по справедливости, то кто-то другой останется голодным; если я впитаю необычайно обширный объем математических знаний, то никому этим не причиню вреда (если только не монополизирую возможность обучения). Есть еще один нюанс: такие вещи, как пища, кров и одежда, необходимы для жизни – об этом почти ни у кого не возникает разногласий – и всем нужны одинаково. Следовательно, правительственная поддержка в условиях демократии для них оправданна. Во всех подобных вопросах руководящим принципом должна быть справедливость. В современном демократическом сообществе справедливость означает равенство. Однако в сообществе, где существует иерархия классов, признаваемая и принимаемая как низшими, так и высшими, приравнять эти понятия невозможно. Даже в современной Англии подавляющее большинство пролетариев изумились бы предположению, что король должен жить так же скромно, как они. Поэтому я стану называть справедливостью положение вещей, порождающее как можно меньше зависти. В сообществе, свободном от суеверий, это означает равенство; в обществе, твердо верящем в социальное неравенство, – нет.
Однако в суждениях, философии, искусстве и т. д. никто ничего не приобретает в ущерб другому. Более того, не совсем ясно, что в этих сферах считать благом. Если Лазарь грызет корку хлеба, а богач вкушает изысканные лакомства и при этом проповедует преимущества бедности, его сочтут лицемером. Но если я люблю математику, а другой человек любит музыку, мы этим не мешаем друг другу, и когда хвалим чужое увлечение, то просто проявляем вежливость. А в сфере суждений свободная конкуренция и вовсе единственный путь к истине. Этот старый либеральный лозунг ошибочно применили к экономике; на самом деле ему место именно в интеллектуальной сфере. Свободная конкуренция нужна в мышлении, а не в бизнесе. Проблема заключается в том, что по мере того, как свободная конкуренция в коммерции вымирает, победители все больше и больше стремятся насадить свою экономическую власть в интеллектуальной и нравственной сферах и внушить людям, что зарабатывать на жизнь разрешается лишь тому, кто правильно живет и правильно думает. Это печально, поскольку «правильная жизнь» означает лицемерие, а «правильные мысли» – глупость. Существует крайне серьезная опасность того, что при плутократии или при социализме всякое интеллектуальное и моральное развитие станет равно невозможным из-за экономических преследований. Свободу личности человека необходимо уважать везде, где его действия не наносят прямого, очевидного и несомненного вреда другим людям. Иначе наша инстинктивная тяга к преследованиям приведет к созданию абсолютно лишенного индивидуальности общества, как случилось в Испании в шестнадцатом веке. Эта опасность реальна и близка. Америка шагает в авангарде, но мы, англичане, почти наверняка последуем ее примеру, если только не научимся ценить свободу там, где ей место. Свобода, к которой следует стремиться, – это не право угнетать других, а право жить так, как мы сами выберем, и думать так, как мы сами выберем, если только это не мешает другим делать то же самое.
Наконец, я хочу сказать несколько слов о том, что в самом начале назвал «психологической динамикой». Общество, в котором распространен один тип характера, может быть более свободным, чем общество, в котором преобладает другой тип. Общество, состоящее из людей и тигров, едва ли будет очень свободным: либо тигры, либо люди в конце концов окажутся подчинены. Следовательно, не может быть никакой свободы в тех частях мира, где белые люди правят цветным населением. Чтобы обеспечить максимум свободы, необходимо формировать характер с помощью образования, чтобы люди могли найти свое счастье в деятельности, не требующей угнетения других. Это делается в течение первых шести лет жизни. Дети, воспитанные в Дептфорде по методике мисс Макмиллан, вырастут способными основать свободное общество. Если применить ее методы к обучению всех детей, богатых и бедных, одного поколения хватило бы, чтобы решить наши социальные