разнятся, существуют некоторые фундаментальные нужды, которые можно считать почти общечеловеческими. Главные из них – потребность в пище, воде, крепком здоровье, одежде, жилье, сексе и возможности завести потомство. (В жарком климате одежда и жилье не являются абсолютно необходимыми, однако всюду кроме тропиков их следует включать в список.) Что бы еще мы ни добавляли в понятие свободы, человек, лишенный чего-либо из этого, считаться свободным определенно не может, поскольку вышеперечисленное представляет собой абсолютный минимум свободы.

Это приводит нас к определению «общества». Очевидно, что обрисованный выше минимум свободы проще обеспечить жителю общества, чем Робинзону Крузо; в самом деле, секс и появление потомства – феномены по сути своей социальные. «Общество» можно определить как группу людей, которые сотрудничают для достижения неких общих целей. В случае людей наиболее примитивное общественное формирование – это семья. Экономические социальные группы появляются довольно рано; по всей видимости, сотрудничество в военных целях уже не так примитивно. В современном мире экономика и война – главные стимулы социального сплочения. Почти всем нам в нынешней ситуации проще удовлетворять физические потребности, чем если бы у нас не было общественной ячейки крупнее, чем семья или племя, и в этом смысле общество служит расширению нашей свободы. Также считается, что формирование государства снижает для человека риск быть убитым врагами, однако это сомнительное утверждение.

Если мы берем желания человека как данность, то есть игнорируя психологическую динамику, очевидно, что на пути к свободе у него стоят препятствия двух видов: физические и социальные. Вот самый грубый пример: земля может не дать достаточно пищи для пропитания человека или другие люди могут помешать ему этой пищей завладеть. Общество уменьшает число физических препятствий на пути к свободе, но создает препятствия социальные. Однако здесь у нас есть риск совершить ошибку, проигнорировав влияние общества на желания. Можно предположить, что муравьи и пчелы, хоть и живут в хорошо организованных обществах, делают то, в чем заключаются их социальные обязанности, всегда спонтанно. Это верно и для большинства особей, принадлежащих к стадным высшим животным. Согласно Риверсу, то же наблюдается у меланезийских племен. По-видимому, причинами являются высокая внушаемость и факторы, более или менее похожие на то, что происходит при гипнозе. Люди такого склада способны сотрудничать без потери свободы и практически не нуждаются в законе. Как ни странно, хотя цивилизованные народы имеют гораздо более развитую социальную организацию, чем дикари, в своих инстинктах они менее социальны: влияние общества на их действия оказывается более внешним, чем у дикарей. Вот почему они обсуждают проблему свободы.

Я, конечно же, не собираюсь отрицать, что общественное сотрудничество даже в самых цивилизованных сообществах имеет инстинктивную основу. Люди хотят быть похожими на соседей и нравиться им; имитируют их, бессознательно улавливают преобладающие в социуме настроения. Однако влияние этих факторов как будто ослабевает по мере того, как люди становятся более цивилизованными. На школьников они действуют намного сильнее, чем на взрослых, и в целом имеют наибольшую власть над самыми интеллектуально неразвитыми. Общественное сотрудничество начинает все больше и больше опираться на рациональное осознание его преимуществ, а не на то, что расплывчато именуется стадным инстинктом. Проблема индивидуальной свободы не возникает в среде дикарей, поскольку они не чувствуют в ней нужды, но встает в среде цивилизованных людей тем более остро, чем более они цивилизуются. И в то же время роль правительственного контроля в их жизни постоянно возрастает, поскольку становится все более очевидным, что правительство помогает преодолевать физические препятствия на пути к свободе. Поэтому можно ожидать, что проблема свободы в обществе будет становиться все острее, если только мы не перестанем становиться все цивилизованнее.

Разумеется, очевидно, что свободу не следует расширять просто путем сужения функций правительства. Желания одного человека часто несовместимы с желаниями другого, так что анархия означает для сильных свободу, а для слабых – рабство. Без государственного контроля численность людей на планете едва ли достигла бы десятой доли сегодняшней; ее рост подавляли бы голод и младенческая смертность. Заменой было бы физическое рабство, гораздо более суровое, чем самое худшее социальное рабство, которое можно найти в цивилизованных сообществах в нормальные времена. Проблема, которую необходимо рассмотреть, заключается не в том, как обойтись без правительства, а в том, как обеспечить себе все его преимущества при минимальном вмешательстве в человеческую свободу. Для этого нужно найти равновесие между физической и социальной свободой. Грубо говоря: какое еще давление со стороны правительства мы готовы терпеть ради пропитания и здравоохранения?

Ответ на практике зависит от весьма простого соображения: кто будет пользоваться этими благами – мы или кто-то еще? Жители осажденного города или англичане в 1917 году готовы были стерпеть любую степень давления со стороны правительства, так как это очевидно служило общему благу. Но если правительство станет давить на одного человека, а пищу получать будет другой, вопрос зазвучит уже абсолютно иначе. Так мы оказываемся перед выбором между капитализмом и социализмом. Защитники капитализма склонны апеллировать к священным принципам свободы, сполна отраженным в одной-единственной максиме: нельзя ограничивать право счастливых на тиранию над несчастными.

Либерализм невмешательства, основанный на этой максиме, не следует путать с анархизмом. Он обращался к помощи закона для предотвращения убийств и вооруженных восстаний со стороны несчастных; пока хватало смелости, противостоял профсоюзному движению. Но, за исключением этого минимума действий со стороны правительства, остального он старался достичь с помощью экономического влияния. Согласно ему, работодатель мог сказал работнику: «Ты умрешь с голоду», однако для работника считалось неуместным парировать: «Ты умрешь первым – от пули». Очевидно, что, если отставить в сторону юридический педантизм, искать разницу между этими двумя угрозами смехотворно. Они в равной степени, одна не более чем другая, преступают элементарный минимум свободы. Это неравенство существовало не только в экономической сфере. Священные принципы свободы также использовались для оправдания тирании мужей над женами и отцов над детьми; однако следует сказать, что либерализм имел тенденцию ослаблять первую. Тирания же отцов над детьми в форме принуждения работать на фабриках ослабла вопреки стараниям либералов.

Но это тема уже заезженная, и мне не хотелось бы на ней задерживаться. Я хочу перейти к универсальному вопросу: насколько сообщество должно вмешиваться в дела человека – не ради другого человека, а ради сообщества? И если вмешиваться, то с какой целью?

Прежде всего необходимо сказать, что притязания на абсолютный минимум свободы – пищу, питье, здоровье, кров, одежду, секс и возможность стать родителем – должны считаться более важными, чем любые другие требования. Вышеназванный минимум необходим для биологического выживания, то есть для оставления потомства. Поэтому