Большое круглое лицо сморщилось, по плоским щекам покатились слезы. Джорджио плакал потому, что ему было страшно — нет, не умирать, а оставлять Луку одного. Он протянул свои хрупкие руки к Луке, как мать протягивает руки к ребенку. Лука прижался к нему, положил голову ему на грудь, и Джорджио прижал его к своему угасающему сердцу.

Они долго лежали молча, радуясь близости друг друга. На протяжении этой длинной ночи Джорджио изредка шептал отрывочные фразы:

— Все, что тебе нужно, написано в книгах, помни, Лука…

Только перед рассветом Лука почувствовал, что Джорджио уснул, но он остался лежать в той же позе, боясь разбудить друга, если пошевелится. В полусне он мысленно строил планы, чем они займутся, когда Джорджио выпишут из больницы. Он сознавал, что перспектива потерять Джорджио вполне реальна, однако надеялся, что бог подарит ему еще немного времени. Никогда в жизни Лука не молился так усердно, как в эту ночь. Он молился, сжимая в зубах золотое сердечко и добавляя новые отметины к тем, которые оставила на золотой поверхности его мать, сжимавшая медальон в зубах во время родов.

Утром Джорджио повезли в операционную. Лука все не мог понять, почему ему нельзя пойти вместе с другом, он даже полез в драку, набрасываясь на каждого, кто пытался его удержать, и в конце концов ему пришлось сделать укол успокоительного, чтобы он затих. Лука уселся на пол под дверью операционной, положив голову на согнутые колени, закрыл глаза и стал молиться. Когда лекарство начало действовать, его голова поникла. Каролла поднял спящего мальчика, отнес в комнату для посетителей и положил там на узкую кровать.

Взяв красное шерстяное одеяло, Пол Каролла наклонился над Лукой, чтобы его закрыть, впервые как следует присмотрелся к мальчику и замер в оцепенении. У Луки были светлые, почти белые волосы, светлые ресницы лежали на щеках, порозовевших оттого, что он долго сидел, положив голову на колени. Восхищенный и смущенный собственным восхищением, Каролла отступил от кровати, все еще держа одеяло в руках. Ему до сих пор не доводилось видеть такого красивого ребенка. Самое странное, что Лука относился к тому же типу, что и жалкий, деформированный урод, который приходился ему сыном. Неожиданно для себя Каролла произнес вслух:

— Ну почему, почему ты не мой сын?

Услышав собственный голос, он испугался и быстро огляделся, но никто, кажется, не подслушивал. Потом он накрыл Луку и сел возле кровати, все еще глядя на мальчика. Каролла не помнил, как уснул. Проснулся он оттого, что хирург легко тронул его за плечо.

— Мне очень жаль, сэр, мы сделали все, что могли, и почти победили. Но в самом конце операции обнаружили еще одно отверстие и…

Лука заворочался во сне, и Каролла встал, облизнув пересохшие губы. Они оба посмотрели на лежащего на кровати мальчика. Лука потянулся как кот, зевнул и встряхнулся, просыпаясь. Каролла слегка кивнул хирургу, давая понять, что сам сообщит новость мальчику.

Лука сел на кровати в то же время, когда хирург вышел из палаты. Он повернулся к Каролле и посмотрел на него голубыми глазами, светлыми, как две льдинки.

— Операция закончилась?

Каролла тяжело опустился на кровать. Ему еще не приходилось оказываться в такой психологически трудной ситуации, и он не знал, как себя вести. Каролла понимал, что для сидящего перед ним ребенка потеря окажется куда более тяжелой, чем для него, отца. Протянув пухлую руку, чтобы коснуться плеча Луки, он мягко сказал:

— Джорджио никогда больше не будет страдать, никогда не почувствует боли. Все кончено.

Лицо Луки сморщилось, он отстранился, не давая Каролле до него дотронуться. Дрожа всем телом, он слез с кровати и побрел к окну, держась за стену. Там он встал и прижался лицом и ладонями к холодному стеклу.

— Беги, Джорджио, беги. Теперь ты свободен, беги же…

Каролла не мог слушать его без боли в сердце. Он пытался оторвать Луку от окна, но не смог, больничному персоналу это тоже не удалось. Мальчик уставился в пространство невидящим взглядом и молчал. Казалось, он кого-то или чего-то ждал. На него было больно смотреть, но никто толком не знал, что делать. Лука сопротивлялся с неожиданной для ребенка силой, и его было невозможно сдвинуть с места.

Каролле нужно было заняться похоронами и сообщить новость Лидии. Он никогда не рассказывал правду о сыне, и сейчас ему не от кого было ждать помощи. Пока Каролла улаживал практические вопросы с короткой заупокойной службой и кремацией, его голова была все время занята. Он, конечно, испытывал горечь и сожаление, но настоящая скорбь поселилась в его душе гораздо раньше, еще тогда, когда его сын появился на свет.

Каролла вернулся в комнату для посетителей и увидел, что мальчик стоит на том же месте в той же позе, тело его было напряжено, лицо застыло. Закрыв за собой дверь, Каролла некоторое время стоял молча, потом пододвинул к себе стул и сел.

— Лука, я должен отвезти тебя обратно в монастырь. Я распорядился, чтобы из отеля переслали твои вещи, и позвоню отцу Анджело, чтобы он встретил тебя на станции. Ты меня слышишь?

Лука не шелохнулся. Впоследствии Каролла часто спрашивал себя, не запланировал ли он это заранее, по крайней мере подсознательно, но в ту минуту ему казалось, что он поступает именно так, как следует поступить.

— Если ты не хочешь возвращаться в монастырь, можешь поехать со мной. Я тебя усыновлю, ты станешь моим сыном. Мне придется уехать по делам в Неаполь, потом я возвращаюсь в Нью-Йорк. Все знают, что у меня есть сын, но никто его не видел, поэтому тебя примут за моего сына. Подумай, парень, по-моему, я предлагаю тебе неплохую сделку.

Лука оставался недвижим. Каролла вздохнул, встал со стула и поставил его на прежнее место к стене. Затем медленно подошел к Луке и неуверенно положил руку на плечо мальчику. Он не знал, что сказать, а то, что уже сказал, слегка ошарашило даже его самого. Наконец Лука повернулся и посмотрел ему в лицо. Его глаза теперь стали ярко-голубыми, как будто вобрали в себя цвет неба. Не говоря ни слова, он вложил свою маленькую руку в ладонь Кароллы. Тот был так тронут, что не сразу смог заговорить. Сглотнув, он пробормотал:

— Я так понимаю, что мы договорились? Да?

Лука слабо пожал его руку, однако по-прежнему не произнес ни слова. Он был далеко не уверен, что Каролла говорил серьезно, но вышел вместе с ним из больницы и все так же молча сел подле него на заднее сиденье лимузина.

В квартире Кароллы Лидия постелила Луке в свободной комнате. Он смотрел на все вокруг с явным недоверием, но, когда прошла ночь, стало ясно, что Каролла не шутил. Лука даже подслушал, как Каролла обсуждал вопрос усыновления по телефону с отцом Анджело.

Лидия все еще не могла поверить, что он действительно решил усыновить мальчика. Не считая отца Анджело, она была единственным человеком, который знал правду о Джорджио. На молчание монаха Каролла мог рассчитывать, а можно ли положиться на Лидию?

Следующие два дня Лука продолжал отмалчиваться. Каролла отнес его молчание на счет скорби по умершему другу и решил, что лучше всего оставить мальчика в покое и делать вид, будто все в порядке. Когда отец Анджело, который приехал с документами, отвел Луку в сторону и спросил, хочет ли он, чтобы его усыновили, тот тихо, но твердо ответил «да». Для мальчика, заботу о котором отец Анджело принял на себя много лет назад, это был редкостный шанс, какой выпадает раз в жизни, открывавший ему большие возможности, но священник не мог избавиться от гнетущего ощущения потери. Прощаясь, он обнял Луку и почувствовал, как дрожит его худенькое тело. Мальчику явно хотелось заплакать, но он сдерживался.