на юг нас ждали каждодневные схватки с сарацинами, и не очень-то стоило рассчитывать, что я выйду из них живым и невредимым. Впрочем, томиться от любви было некогда, поэтому я оттеснил мысли о Джоанне в отдаленную часть головы и запер там на ключ.

С этой поры моей любовницей предстояло стать войне, сопровождаемой ужасными спутницами: жарой, пылью и жаждой.

Я мечтал о стремительном походе и победе над Саладином в жестоком бою, но меня ждало разочарование. Войско, пока еще не пришедшее в нужный вид, проделало в первый день после выхода из города какие-то две мили. Только соединения военных орденов были в полном порядке. Все это — не из-за труднопроходимой местности или нападений сарацин, а по причине охватившей воинов лени. Почти шесть недель прохлаждавшиеся в борделях и тавернах, под защитой городских стен, они не испытывали особого желания топать на юг по раскаленной дороге, где нельзя было достать воды.

Ричард злился, но приступов грозового гнева у него не случалось. Он объяснил, что предвидел такое нежелание и принял меры. Отряды жандармов, каждый во главе с рыцарем, прочесали всю Акру от края до края. Начальникам устроили разнос перед солдатами, огласили приказ: все воины должны быть в строю к завтрашнему утру. Запрещалось брать с собой женщин, кроме прачек. Неисполнение приказа сурово каралось.

Вскоре я возненавидел порученное мне дело — сидеть в седле под палящим солнцем, пока жандармы выволакивают пьяных солдат из публичных домов и пивнушек. Я делал этим угрюмым, мутноглазым, озлобленным парням строгое внушение. Если попадались валлийцы, к ним обращался Рис. Время от времени я приказывал задавать трепку чересчур упирающимся или языкастым. И все это время Джоанна находилась буквально в паре улиц от меня, но была столь же недосягаема, как горящее на небе солнце.

Второй день оказался не лучше. Мы переправились через реку Белюс, но сотни и сотни воинов оставались в Акре. Спокойный, терпеливый и собранный, король приказал разбить лагерь ровно в двух милях от того места, где мы провели прошлую ночь. Мы снова поскакали в город и принялись выгонять недовольных солдат за ворота. Однажды близ цитадели мне показалось, что я слышу звонкий смех Джоанны. Сердце защемило, настроение сразу же ухудшилось. Когда один жандарм-француз отпустил нелестное замечание, имея в виду меня, я врезал ему под дых с такой силой, что он упал и лежал неподвижно все время, пока мы очищали пару таверн и бордель. В итоге его товарищи, бросая на меня злобные взгляды, утащили не оправившегося до конца бедолагу. Злясь из-за того, что я не могу увидеться с Джоанной и потерял самообладание, а наше дело между тем движется ни шатко ни валко, я не обращал на них внимания.

К ночи двадцать четвертого августа Ричард решил, что воинов у него достаточно: почти двадцать тысяч, считая все отряды и все народы. Оставшиеся в городе лежебоки, объявил король, все равно что осадок в бочке. Пока что у нас нет надобности в таких трусах.

Поздно вечером, когда страшная жара спала, Ричард созвал всю знать и главных военачальников. Совет держали на открытом воздухе, под дивным небом с мириадами сияющих звезд. Легкий ветерок с моря, совсем близкого, ласкал наши лица и отгонял насекомых; в короле пробудилась чувствительность. Я редко видел его таким восторженным и страстным. Это его вершина, его час, подумал я, тоже загораясь рвением. Почти три года прошло с того дня, как мы приняли Крест в Тире. Задержки и препятствия нередко казались знаком судьбы, настолько трудно было их преодолеть.

Ссора, а затем открытая война Ричарда с отцом. Непростые, то дружеские, то враждебные, отношения с Филиппом Капетом. Коронация и нелегкие труды по восстановлению порядка в королевстве. Мессина, Танкред и снова Филипп. Остров Кипр, коварство Исаака Комнина. Многочисленные приступы болезни. Наконец, Акра и осада. Затянувшиеся переговоры с Саладином, двурушничество и истребление пленников. Путь оказался длинным и извилистым, размышлял я, и конца ему не видно даже в малой степени. Но здесь, сейчас, с целым войском вокруг нас, среди тех, кто трепетно следил за каждым движением Ричарда, я ощутил, что начинается последний и решающий отрезок войны.

— Поутру мы выступаем на юг, в сторону Иерусалима, — объявил Ричард, глаза которого блестели в свете факелов. — Иерусалим!

— Иерусалим! — подхватили мы.

Улыбаясь, Ричард объяснил, что есть две дороги. Первая, в сто пятьдесят миль длиной, ведет вглубь материка, к Назарету, затем на юг, к горе Табор, к водоемам Иакова и Рамаллы.

— Это не тот путь, который мы выберем, господа. Я посоветовался с теми, кто знает здешние земли. — Он кивком указал на Гарнье Наблусского, великого магистра госпитальеров, Ги де Лузиньяна и Онфруа де Торона. Абу этого не удостоился, хотя его мнение король также выслушал. Ричард продолжил: — Если свернуть вглубь, большую часть времени придется идти по долинам, в то время как сарацины займут господствующие над ними высоты. Мы постоянно будем подвергаться нападениям, наши линии снабжения окажутся чересчур растянутыми и уязвимыми, поход займет несколько месяцев — если мы вообще сумеем его закончить.

Никто не высказался против. Сходство с Хаттином было очевидным. Как завороженные, мы слушали короля.

— Прибрежный маршрут куда выгоднее, мессиры. Отсюда до Яппы приблизительно восемьдесят миль. Имея справа море, мы обеспечим себе желанную защиту от сарацин. Более того, рядом пойдут корабли, груженные провизией и водой, фуражом и тяжелым снаряжением, таким как осадные машины. Саладин встревожится, будучи не в силах определить, намерены мы идти на Иерусалим или на Египет. И только в Яппе, когда мы свернем вглубь, султан поймет, что наша цель — Священный город.

— Каково расстояние от Яппы до Иерусалима, сир? — полюбопытствовал Генрих Блуаский.

— Примерно тридцать пять миль, — ответил Ричард. — Не так далеко. И там не везде пески, как я думал прежде. Но не заблуждайтесь: это самый тяжелый отрезок пути. Колодцы наверняка будут отравлены, враг станет поджидать нас за каждым холмом или рощицей, жара сделается еще невыносимее. Никогда еще не доводилось нам сталкиваться с такими испытаниями.

Вовсе не устрашенный, король прямо-таки рвался в бой. Завладевшая им кипучая страсть, его могучее обаяние были заразительными. Я уже чувствовал, как солнце печет кожу, пока я скачу рядом с ним, видел бегущих от нас сарацин, ощущал ликование при виде того, как высокие стены Иерусалима впервые открываются нашим взорам и я благоговейно преклоняю колени в храме Гроба Господня. Глядя на лица окружающих меня людей, я видел на них отражение такого же пыла.

— Я забежал вперед и забыл поведать о том,