Только адвокат Василевский не имел по этому поводу никаких сожалений. Он только что пережил сильнейшее разочарование и вовсе не был склонен к тому, чтобы искать утешения для других.

– Ну, вы даете! – воскликнул он, хлопая себя рукой по колену. – Было совершено преступление. Под колесами автомобиля – возможно! – погиб человек. А вы сидите здесь, утирая слезы преступнице! «Может быть, его не найдут», – поддразнил он Дубровскую. – Найдут, дорогуша! Обязательно найдут. И вот тогда вы, может быть, еще пожалеете, что не воспользовались недавней прекрасной возможностью… Вы не думали, что вам придется отвечать за чью-нибудь смерть? Нет?

Евгения была бледна как полотно.

– Оставьте ее в покое! – не выдержал следователь. – Во всяком случае, пока не найден пострадавший, мы не можем привлечь Швец к ответственности. Кто может утверждать, совершила ли она преступление или же нет? Пока у нас в руках единственный факт: Евгения Швец разбила свой автомобиль, совершив наезд на неустановленное препятствие.

– Может, это и вправду был олень? – в полном недоумении спросила себя Дубровская.

– В синем пуховике, – подначил ее Василевский.

Все замолчали. Ситуация зашла в тупик.

– К чему сейчас эти гадания? – подал голос следователь. – На данный момент Евгения Швец свободна. А вот к Марии Лебедевой у меня еще будут вопросы…

Елизавета Дубровская ехала по лесной дороге, возвращаясь домой после встречи с клиентом. Ей удалось побывать в одном из красивых загородных поселков, где она успела не только обсудить дело, которое должно было в скором времени начаться, но и насладиться замечательной летней погодой. Стоял теплый августовский день, и солнце уже склонилось к западу, подсвечивая кроны деревьев мягким золотистым блеском. Дорога петляла из стороны в сторону и казалась ей удивительно знакомой, словно адвокат ездила по ней не раз. Ей не пришлось долго напрягать память, поскольку вскоре мелькнул знакомый указатель «п. Клепино», и она невольно сбавила ход.

У обочины дороги стоял человек, выставив в сторону дороги что-то похожее на большой веник. В наступающих летних сумерках его фигура показалась ей странной, застывшей в какой-то нелепой позе. К тому же человек был облачен в теплую объемную куртку, явно не по сезону. Дубровская и не думала останавливаться, поскольку работа адвоката по уголовным делам научила ее осторожности. Она проехала мимо неподвижной, как памятник, фигуры, но уже через несколько метров любопытство взяло верх. Елизавета тихонько дала задний ход, но решила ни в коем случае не вылезать из машины и не открывать стекло. Мало ли что может случиться?

Человек никак не отреагировал на ее возвращение. Он так и держал в руке веник, выставив его в сторону проезжей части. Похоже, ему не было дела ни до кого и ни до чего на свете и, поравнявшись с ним, Елизавета решилась все-таки осторожно опустить стекло. На обочине стоял манекен! Вернее, нечто, сотворенное по облику и подобию человека. Издалека его вполне можно было принять за местного жителя, торгующего вениками.

Словно в подтверждение ее догадке, из-за кустов вдруг выскочил вполне живой гражданин.

– Эй, сударыня, вениками интересуетесь? Березовый веник в бане – первое дело! Дешево отдам.

Дубровская приобрела пять веников и положила их на заднее сиденье, опасаясь клещей. Мужичок был доволен, поскольку покупательница с ним не торговалась и выложила за дешевый товар вполне приличную цену.

Но у девушки был вполне определенный расчет.

– Какая интересная задумка! – похвалила она, показывая на чучело в куртке.

– Рекламный ход, – порадовался мужик. – Это наш кормилец – Степан. Мой батька его сделал, взяв за основу туловище и голову старого манекена из магазина. Мы его утяжелили, насыпав песок внутрь. В ногах у него металлические прутья, типа кости скелета, и мешки с песком для веса и устойчивости. Сначала он у нас возле калитки стоял, пугая непрошеных гостей. Но потом мы его для торговли приспособили. А что? Веники, овощи с огорода, опять же пирожки – влет расходятся! И все благодаря Степану!

– Очень натурально сработано, – произнесла Дубровская, вглядываясь в безжизненное лицо манекена.

– На то и был расчет! – продолжал хвастаться мужик. – Водители – народ избалованный и боязливый. Завидев картонку с надписью «Пирожки, беляши», уже давно никто не останавливается. Здесь – совсем другое дело! Подъезжают ради любопытства. А раз остановились, как уж тут не купить себе какую-нибудь безделицу? Кто-то даже фотографируется рядом с ним, опять же за плату. А что? И людям удовольствие. И нам прибавка!

– А вы не боитесь конкурентов? Наверняка уже кто-нибудь покушался на вашего кормильца? – спросила Дубровская, чувствуя сильное волнение.

– А я в кустах сижу, наблюдаю, чтобы его кто-нибудь не спер или не покалечил ради глупости. Был, правда, один случай зимой, когда какая-то раззява Степана моего едва не раздавила. Сам-то я в это время ненадолго отлучился. Прибегаю, и вот оно! Степан – на обочине, а водителя нет! Насилу мы его тогда починили. В божеский вид привели и опять на место поставили. Мечтаю я для него форму гаишника справить да полосатый жезл в руки вложить. Тогда мало кто не остановится, если его завидит…

Дубровская содрогнулась, представив себе, что почувствовала бы Евгения, увидев распростертое на дороге тело человека в милицейской форме.

Она наскоро распрощалась с предприимчивым мужичком и пожалела, что у нее нет с собой фотоаппарата. Возвращаясь по темной лесной дороге в город, она думала о том, что у Евгении Швец в свое время не хватило мужества взглянуть в лицо своему страху. Ведь тогда все закончилось бы для нее, даже не начавшись. Но она проявила непростительную, если не сказать преступную трусость. Ведь она думала, что на обочине лежит живой человек! Но, как бы то ни было, она уже с лихвой расплатилась за свое малодушие. Дубровская знала, что семья Швец пережила не лучшие времена, собирая разбитое буквально по частям. Легче всего, как ни странно, пришлось Василисе. Девочка мигом вычеркнула из памяти веселую тетю, заявив по-детски безапелляционно, что ее совсем не устраивало то, что Машенька все время лезла к ее отцу с поцелуями. В последнее время она совсем забросила ребенка и ее сказки стали неинтересными.

Иван мучился дольше, ведь он уже не был ребенком. На какое-то время он даже переехал в студенческое общежитие, где жизнь била ключом. Родители не наседали на него с требованием вернуться домой, но через месяц он и сам устал от бытовой неустроенности общаги. Его тепло приняли дома, словно он приехал из какой-то далекой и опасной поездки. О Машеньке никто не вспоминал, и юноша сам удивился, поняв, что его впечатление о ней тускнеет день ото дня, заслоняется другими, более яркими событиями и ложится на полку, как давно прочитанная книга, к которой уже не хочется возвращаться.

Александр, пережив ужасное потрясение, долго зализывал раны. Он взвешивал на весах памяти свое страстное увлечение, которое едва не стоило ему семьи, и удивлялся тому, как он был глуп. Приняв обычное плотское влечение за любовь, он повторил ошибку многих мужчин среднего возраста, решивших на рубеже сорока лет всю свою жизнь переписать заново. Раньше Швец с иронией относился к подобным вещам в чужом исполнении, а сейчас он с ужасом понимал, что оказался ничем не лучше этих «козликов». Машенька вскружила ему голову, лишила рассудка, а потом нанесла нокаутирующий удар прямо в солнечное сплетение. Теперь он даже был рад тому, что у них ничего не получилось. Страшно представить, какой оказалась бы их совместная жизнь, вздумай он пойти на поводу у своих желаний! Но больше всего Александра занимала теперь собственная жена. Вернее, его вина перед ней.