– Прекрасно! Она прежде всего была в восторге от того, что везде, где его принимали, она на равных сидела за столом с гостями. А как мужик… Казанова, наверное, был крепок.

– Она давала ему повод, чтобы он её поколачивал? – Корилла воспринимала все так эмоционально, что графу казалось, что она примеряет на себя ее шкуру.

– Бил он её, и не раз, но, знаешь, русские бабы привычны к такому обращению. Бьет – значит, любит! Эту поговорку сам Казанова частенько повторял по-русски, хотя этот наш обычай он не приветствовал. Он рассказывал, что обучил девушку хорошим манерам и итальянскому, возил к её родителям. Заира была готова следовать за ним куда угодно, но, как поведал нам Казанова, в обратный путь с ним следовала уже другая попутчица, к которой он воспылал страстью, пусть и ненадолго.

– Неужели он вернул Заиру родителям, в хижину? – глаза Кориллы были полны ужаса.

– Да сдалась тебе эта хижина! Совсем нет. Он повел себя благородно и подыскал себе достойную замену. У нас в Петербурге к тому времени уже много лет жил итальянский архитектор по имени Ринальди. Уверен, эта фамилия тебе знакома. Он был любим и уважаем нашей императрицей. К удивлению Казановы, полагавшему, что архитектору хорошо за семьдесят, Ринальди положил на девицу глаз. На самом же деле Ринальди не стукнуло и шестидесяти! Казанова продал ему Заиру, архитектор взял её к себе и никогда не обижал. Мой брат был близко знаком с архитектором, да и я тоже. Ринальди строил для матушки Мраморный дворец, который она вскорости подарила Григорию. Он же возвел брату и дворец в Гатчине. Сейчас архитектору лет шестьдесят пять. Надеюсь, Заира до сих пор живет с ним счастливо.

– Тебя послушать, так оказывается, что этот авантюрист – вполне порядочный и даже благородный человек.

– Я только передал тебе его рассказ! Не требуй от меня большего.

– И как вы воевали вместе на твоем корабле?

– Не судьба была нам вместе воевать. Он тогда после обеда отвел меня в сторону и попросил определить, в каком качестве он может меня сопровождать. Он рассчитывал получить право носить наш мундир. Не скрою, он мог быть мне полезен: он знал языки тех мест, куда мы направлялись, но сразу предложить ему достойное занятие на корабле было невозможно, и я готов был взять его с собой только как доброго приятеля. Мои условия он отверг, пожелал мне удачи, однако предостерег меня от возможных сожалений. Он был уверен, что без его помощи Дарданеллы нам не пройти. Его предсказания меня удивили. Я спросил его, не тая раздражения, уж не оракул ли он или пророк. Казанова со свойственной ему самоуверенностью ответил, что и то, и другое. На том мы и распрощались. На следующий день мы покинули порт, оставив этого почтенного Калхаса на берегу.

Алехан взглянул на сидящую подле него Кориллу и заметил, что огонёк в её глазах потух.

– А знаешь, друг мой, – сказал граф, – не только ты обратила внимание на две даты, которые я поставил на письме, что ты давеча прочла. Сей авантюрист, потративший столько усилий, чтобы быть на службе Российской империи, разумеется, не без выгоды для себя, имел оказию изложить своё отношение к календарю лично императрице нашей, находясь ещё в Петербурге. Он заметил, что российский год моложе вашего на одиннадцать дней, и даже изложил свой проект реформы календаря.

– И что же матушка твоя сказала? – поэтесса вновь оживилась.

– Я же говорил тебе, что Казанове отчаянно не везло с его многочисленными прожектами, которые он лелеял воплотить в жизнь у нас на родине. Императрица во время совместной прогулки по Летнему саду охотно объяснила этому неутомимому искателю приключений, отчего в России не надо отказываться от юлианского календаря и переходить на грегорианский. Причина была одна: народ наш перемен не любит.

Алехан встал и, обойдя вокруг стола, вдруг спросил Кориллу, глядя ей в глаза:

– Как случилось, дорогая, что ты, великая поэтесса, до сих пор не знакома с Казановой, обладающим чудесным даром возбуждать к себе любовь всех красивых женщин Европы?

– Отчего же, я была с ним знакома лет пятнадцать тому назад. Он был здесь проездом. Тогда мы с ним были довольно молоды, да и ты, граф, в ту пору ещё не был так сиятелен. Хотя… я была уже известна как поэтесса, и каждый, кто претендовал на значительность, бывая в Пизе, считал долгом нанести мне визит. Удовольствие не чрезвычайное было, однако в данном случае и оно пользу свою имело. Один англичанин, хорошо меня знавший, привез Казанову ко мне домой. Как и в твоем случае, он прибыл в Италию из Франции, проехав через Ниццу и Вильфранш – прескучные, надо отметить, поселения.

Граф согласно кивнул головой. Она продолжила:

– Помню, как он восторгался моим умением красиво выражать мысли и поначалу пожирал меня глазами. Моё косоглазие уловил быстро, и боюсь, я ему все же не приглянулась. Во всяком случае, он-то точно мне был неприятен. В сравнении с тобой он проигрывал во всем. Мой холодный взгляд тогда быстро развеял его надежды. С тех пор мы никогда не виделись.

Орлов довольно хмыкнул и снова присел рядом с поэтессой.

– Слухи и до меня доходили о нем и не всегда лестные для моего уха. Не единожды меня с Казановой сравнивали, упрекая в том, что я такой же, как он, шулер в карточной игре, аферист и сластолюбец, авантюрист и искатель приключений. Не отрицаю, кому-то может показаться, что мы в чем-то схожи. Однако же, различия меж нами весьма серьезные. Посуди сама: всю свою жизнь я служу отечеству своему, а он путешествует вдали от родины в роли знатного вельможи в поисках личной выгоды. Хотя у Казановы в достатке здравого смысла, чтобы к нему относиться с уважением. Он любознателен и физически крепок, однако как кулачный боец, считаю, слабоват. Я мог бы его убить одним ударом в голову, и голова его уже распрощалась бы с жизнью до того, как его длинные ноги коснулись бы земли. Я никогда не тягался с ним в искусстве быстро завоевывать женщин. Он их уговорами берет, а я раньше завоевывал их кулаками, а сейчас знатностью и деньгами. А вот его оригинальное мышление порой меня привлекало.

– Может, лучше расскажешь мне что-либо в доказательство, а пока ты для меня ничего нового в Казанове не открыл.

Корилла явно дразнила графа, морща свой очаровательный носик. Орлов, стараясь быть спокойным, продолжил:

– Пример? Изволь! Однажды в Петербурге он взялся смело утверждать, что мы, русские, более прочих подвержены чревоугодию и суевериям. Его доводы были спорны, однако в одном он был прав: святой Николай для нас более почитаем, нежели все другие, вместе взятые. Он потешался над нашей истовостью в религии и утверждал, что наши обычаи – это по сути пережитки язычества. Для тебя объясню: у нас каждый входящий в дом сперва иконе кланяется, а уж потом приветствует хозяина. Он считает, что мы не молимся богу, а поклоняемся святому Николаю, обращаясь к нему со своими нуждами. Казанова также утверждал, что наш язык ругателен, поскольку берет своё начало от языка татар. От его внимания не ускользнуло, что богослужение отправляется у нас на каком-то непонятном языке, и он недоумевал, что наши прихожане слушают проповеди и бормочут молитвы, не понимая ни единого слова. Казанова не боялся утверждать, что наше русское духовенство проделывает это специально, почитая перевод на русский богословских текстов кощунством, и что делается это ими для своей выгоды, для сохранения их власти.