При словах «тайная кайзеровская полиция» жирный дядька, спавший в углу на диване, вдруг проснулся, заплямкал губами, хлопнул широченными ладонями по кожаной диванной обивке и закричал, обращаясь даже не к этим молодым господам, а скорее к кельнеру, а может быть, ко всему белому свету:

— Ну сколько ж можно? Ну сколько ж можно попрекать, я вас спрашиваю? Ну, было. Ну, каюсь. Ну, служил. Давно это было! Совсем давно! Молодой был потому что. Жениться надо, а деньги нужны. Вот и соблазнился, но ненадолго. Ушел.

— Да не сам ты ушел, — сказал кельнер. — Выгнали тебя, дядя Йозеф, за слабость к выпивке.

— Ну и все равно, — сказал жирный мужик. — Ну и тем более. Не пригодился я им, видать. Ну и не надо! Ну и слава богу! Ну и сколько ж попрекать можно? Я ж после этого на войне воевал, между прочим, как честный солдат. Налей еще кружечку.

Кельнер нацедил кружку пива, прошел через зал, протянул ему. Я громко засмеялась. Жирный дядя Йозеф покосился на меня, отхлебнул пару глотков, поставил кружку на стол и снова задремал.

Барышня и студент, наверное, убежали бы, но барышне предстояло расплатиться за кофе. Очевидно, только это удерживало ее на месте. Я не преминула поделиться с нею этим своим наблюдением.

— Анна! — громко сказала я. — Вам лучше уйти отсюда, раз уж тут сплошные ищейки тайной кайзеровской полиции. Вам уже пять минут назад как пора. Ноги в руки, рвать когти, смываться через заднюю дверь и все такое прочее!

Я нарочно говорила словами из дешевых сыщицких романчиков. Там таким манером переговариваются преступники. «Джек! Ну-ка, смывайся! Ноги в руки и рви когти через заднюю дверь!» Барышня возмущенно встала из-за стола, а студент, кажется, и не садился. Они стояли рядышком, и казалось, что они оба боятся меня. Мне стало ужасно смешно. Наверно, они из-за темноты не видели, что я и моложе, и меньше ростом.

— Да, вам пора бежать от ищеек кайзера, — хохоча, продолжала я, — но вы ведь не заплатили за кофе и поэтому будете ждать, пока кельнер принесет счет, а потом сдачу. Ибо «Ordnung muss sein!», порядок превыше всего, верно? Поэтому, — сказала я, своим любимым древнеримским жестом простирая к ним руку с ватрушкой, — поэтому в нашей империи революция невозможна! Садитесь, — сказала я. — И откуда вы взяли, Анна, — я снова четко выговорила ее имя, — что я агент тайной полиции? Я просто молодая бездельница из богатой и знатной семьи. И кой черт занес меня в эту дыру, где не подают ни телятины, ни пулярок, а вместо форели какую-то гнусную плотву?.. Впрочем, не такая уж я и бездельница. Я беру уроки: политические науки, история, в том числе история изящных искусств, и, представьте себе, русский язык. Sprechen sie Russisch? Nein? Schade! Очень жаль! Наши языки так похожи! Вот я могу не только говорить, но и читать газеты, и даже художественные произведения.

— Я недавно был в России, — вдруг сказал студент. — В Москве. Ходил в театр. В знаменитый театр Станиславского. Великолепно!

— Ах, расскажите! — попросила я. — И вообще, давайте сядем за общий стол.

Студент уже шагнул было ко мне, но барышня дернула его за рукав и строго спросила меня:

— А откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я хорошо знаю математику, — засмеялась я. — Анна — самое распространенное имя в мире. Назвав вас Анной, я имела меньше всего шансов ошибиться.

— Вы думаете, тут работает теория вероятности? — засмеялся студент.

Я не разбираюсь в разных тонких чувствах, но мне на секундочку показалось, что я понравилась студенту, а эта самая Анна заревновала.

— Я абсолютно убеждена в правоте теории вероятности, — сказала я, — но лишь в общем случае. Как и утверждают лучшие умы, от Гаусса до Чебышева. Что же касается частностей, то мы с вами виделись сегодня, Анна, — сказала я. — На Инзеле. Около замечательного дома напротив скверика с фонтанами. Вы приехали на извозчике № 103.

— Она точно за нами следит, — сказала Анна студенту. — Иначе что она там делала? И откуда она знает мое имя?

— Ах, милая Анна, — сказала я. — Вот уж не было печали! Следить за кем-нибудь, тем более за вашим благородием. Я просто навещала одну свою знакомую. Близкую знакомую. Буду откровенна — близкую родственницу. Буду еще откровеннее — ближайшую родственницу. Буду откровенна до конца — свою мать, графиню Гудрун фон Мерзебург. Правда, ужасающее имя? О чем думали родители девочки, когда называли ее именем кровавой героини скандинавских сказаний? Которая убила своих детей, зажарила их сердца, накормила ими мужа, а потом и его прикончила? О чем, я вас спрашиваю? И звучит как-то ужасно — Гудрун.

— По-моему, ты попалась, — засмеялся студент, сел за мой столик и посмотрел на Анну уже с моей стороны.

— Хорошо, — сказала она. — Вы дочь графини? Ладно. Это многое меняет. Тогда вопрос: откуда вы знаете мое имя? Она вам что-то обо мне рассказывала?

— Ничуть, — сказала я, — Ни словечка, клянусь. Вообще же, будь я человеком социалистических, революционных убеждений, я бы, конечно, попросила кельнера и старого дядю Йозефа отвернуться и своими руками пристрелила бы вас обоих. Потому что из-за таких вот лопоухих зайчиков все великие замыслы революции идут прахом. Вы — враги революции более сильные и опасные, чем кайзеровская полиция, французская Сюрте и русское охранное отделение вместе взятые. Кто тебе, дура, — закричала я на Анну, — велел признаваться, что ты знакома с графиней? — Студент крякнул и потер себе висок. Видно было, что я его слегка смутила. — Идите сюда, — я снова перешла на «вы» и поманила Анну пальцем.

Анна сложила наконец свою газету и неохотно подошла поближе. Стол, за которым сидела я и куда уже сел студент, был в общем-то на две персоны. Хотя, конечно, при желании за него можно было усесться вчетвером и даже вшестером. Широкий простонародный стол для пузатых мужиков, которые едят большие порции из огромных тарелок. Анна поставила на наш стол свою чашку кофе, положила газету, взяла от соседнего стола стул (студент вскочил и стал ей помогать — забавно было смотреть, как они тащат стул в разные стороны) — и приспособила его так, чтобы сидеть как бы между мною и студентом. Неужели она на самом деле возревновала? Как смешно.

— Так что, — продолжала я, — если б я сочувствовала делу республики и независимости народов, я бы, конечно, сдала вас полиции. Убивать — это я пошутила. Охота была самой идти под суд. Но в полицию — точно. Чтоб под ногами не