Я улыбнулся, позволяя своим глазам проследить за лучами света, проникающими сквозь ее жалюзи и окутывающими ее золотистым сиянием. И внезапно я понял, насколько по-другому могла бы пройти прошлая ночь, насколько по-другому было бы это утро, если бы я принял другое решение — если бы я не сказал "к черту" и не пошел за девушкой.

У меня болело в груди.

Один выбор. Один момент, когда я решил, что больше не могу молчать, независимо от того, какую боль это принесет ей или мне, если я скажу правду. Прошла почти неделя, пока я позволял своей гордости сидеть на мне, удерживая меня своей тяжестью и жалящим напоминанием о том, что ее свидание с Шоном было тем, чего она хотела, тем, что я обещал ей дать.

Но когда тренер отпустил нас вчера вечером и сказал нам немного отдохнуть перед сегодняшней игрой, я знал, что отдых будет последним, что я найду, пока не расскажу ей, что я чувствовал.

Часть меня жалела, что у меня не хватило мудрости сделать это на прошлой неделе, когда я держал ее в своих объятиях, готовую к тому, что я возьму ее. Но это было неправильно, время для этого, ощущение этого. И, возможно, последние семь мучительных дней были тем, что сделало прошлую ночь такой сладкой.

Она чувствовала то же самое.

Она тоже хотела меня.

Боже, просто мысль о том, как она прошептала, что она моя, на крыльце своего дома, заставила мою грудь сжаться от чувства обладания и восторга.

Этого было достаточно, чтобы свести с ума здравомыслящего мужчину, чтобы такая девушка, как Джиана, открылась мне, впустила меня, доверила мне все, чем она была, и отдалась мне всеми возможными способами.

Я бы ни секунды не принимал это как должное.

Скрип мусоровоза, остановившегося снаружи, разбудил Джиану, и она несколько раз моргнула, причмокивая губами, прежде чем ее язык выскользнул, чтобы облизать их. Ее глаза расширились, когда она обнаружила, что я смотрю на нее в ответ.

— Доброе утро, — сказал я.

Она моргнула, а затем мгновенно накрыла голову одеялом.

— О Боже, отвернись. Закрой глаза, чтобы я могла сбежать в ванную.

Слова были приглушены под одеялом, и я усмехнулся, срывая его с ее головы, прежде чем притянуть ее к себе и поцеловать — долго, медленно и с твердым намерением делать это все утро.

— Ты прекрасна, — сказал я ей.

— Не в семь утра.

— Особенно тогда, — возразил я, целуя ее в нос, но я все еще держал ее в своих

объятиях. — Как ты себя чувствуешь?

Ее сопротивление исчезло, и она растаяла в моих объятиях, наблюдая, как ее ногти рисуют линии на моем бицепсе.

— Потрясающе, — прошептала она, и румянец окрасил ее щеки. — Немного болит и я обезвожена, — добавила она со смехом. — Но… удивительно.

Я переплел ее руку со своей, притягивая ее к своим губам, чтобы поцеловать каждый кончик ее пальца. Она наблюдала за мной, пока я это делал, нахмурив брови, хотя на ее губах расцвела улыбка.

— Это реально, — сказал я, надеясь, что смогу успокоить то беспокойство, которое уже закрадывалось в ее разум при дневном свете. — Ты и я, мы настоящие.

Она испустила долгий вздох.

— Значит, это был не сон.

— Как будто твое воображение может приготовить что-то настолько горячее.

Она фыркнула, закатив глаза, прежде чем забраться на меня сверху. Я позволил ей маневрировать нами, пока я не оказался на спине, а она не устроилась у меня на коленях.

— Итак, что это значит для нас сейчас?

— Что ты хочешь, чтобы это значило? — возразил я.

Джиана задумалась, ее руки переплелись с моими и парили в пространстве между нами, когда она задумчиво скривила рот в сторону.

— Ну, — начала она. — Я думаю, не так уж много должно измениться, не так ли? Все уже думают, что мы встречаемся.

— Поправка — многое изменится. Потому что, как будто мне было недостаточно сложно держать свои руки подальше от тебя, когда мы притворялись, теперь это будет чертовски невозможно.

Я скользнул взглядом по ее груди, видимой сквозь прозрачную белую майку, которую она надела после нашего душа прошлой ночью. Ее шорты для сна были такими маленькими, что едва прикрывали ее задницу, и я ослабил хватку с ее руками, чтобы я мог обхватить ее сзади и прижать ее к моему твердеющему члену.

Она прикусила губу, перекатываясь всем телом, чтобы дать мне желаемое трение.

— Обещания, обещания, — поддразнила она.

Я застонал, когда ее середина прошлась по моей твердой длине, потянув ее вниз, чтобы я мог полностью обхватить ее руками и почувствовать тепло ее тела, прижатого ко мне.

— Так же сильно, как я хочу смотреть, как ты катаешься на мне в утреннем свете, — сказал я, изгибая бедра, чтобы показать, как сильно я этого хотел. — Тебе нужно отдохнуть после прошлой ночи.

Она надулась, обвисая в моих руках.

— Доверься мне, — заверил я ее. — Тебе будет там больнее, чем ты думаешь.

— Я в порядке, — сказала она.

Я посмотрел на нее, но затем, движимый одновременно эгоистичной потребностью и упрямой настойчивостью, чтобы доказать, что я был прав, я скользнул пальцами вверх по внутренней стороне ее бедра и под ткань ее шорт для сна. Джиана задрожала, когда я провел подушечкой большого пальца по ее шву, и когда я слегка надавил на ее вход, она зашипела, отстраняясь от прикосновения.

— Видишь? — Я выгнул бровь.

Джиана со вздохом уступила.

— Кроме того, — добавил я, держа ее на коленях. — Мне нужно спуститься на стадион. Автобус отправляется через час.

Джиана моргнула, как будто выходя из гипноза.