в её тоне. Горе не оставило места ни возмущению, ни злости – Эффи Крамбл больным, воспалённым взглядом посмотрела на инспектора: – Когда мы с Имоджен вошли в ванную, то Лавиния лежала там, в воде… Почти как Офелия. Всё вокруг было красным, а её лицо – белым, как лепестки лилии.

Девушку вдруг охватила дрожь – она умолкла, пытаясь прийти в себя, чтобы сказать что-то ещё, и, наконец, справившись с эмоциями, произнесла, глядя на инспектора жалобно, уже без прежней бравады:

– Найдите этого человека, сэр. Пожалуйста. Лавиния такого не заслужила.

– Непременно, мисс Крамбл. Именно за этим мы и находимся здесь. А теперь взгляните сюда. Эта вещь вам ничего не напоминает? – Тревишем опасливо показал свидетельнице краешек шёлкового платка, стараясь держать его так, чтобы тёмные пятна не бросались ей в глаза.

– Нет, сэр. Впервые это вижу. Я могу идти?

– Конечно, мисс Крамбл. Идите и как следует отдохните. Сержант Гатри проводит вас наверх.

* * *

После допроса мисс Крамбл инспектор не рискнул вызвать кого-то из актрис, решив дать себе передышку. Эдди Пирс, вошедший в столовую вслед за сержантом, с первого взгляда показался ему на редкость спокойным и рассудительным молодым человеком, но впечатление это было ошибочным.

Как только свидетель, аккуратно подтянув светлые фланелевые брюки, которые в тандеме с белыми парусиновыми туфлями создавали ощущение, что он только что прогуливался по палубе собственной яхты, опустился на жалобно скрипнувший стул (Тревишем вовсе не намеревался отказываться от своей методики ведения допросов), то заявил, решительно глядя инспектору в глаза:

– Сэр, мне нужно серьёзно с вами поговорить. Я долго думал… Слишком долго, – прибавил он с досадой на самого себя. – Так вот…

– Сначала представьтесь, пожалуйста, – попросил Тревишем, которому никоим образом не понравилось возбуждённое состояние молодого человека.

– Эдвард Веллингтон Пирс, родился в Брентфорде в 1910 году. Моя мать была танцовщицей и выступала под именем Бетти Пирелли. В труппе ангажирован на амплуа танцора и лирического героя. В театре «Эксельсиор» выступаю с…

– Это всё потом, потом, мистер Пирс, – прервал его инспектор. – Мы к этому вернёмся при необходимости. Так о чём вы, говорите, долго думали?

Эдди, который легко терял мысль, если его перебивали, умолк и растерянно заморгал.

– Я, сэр, долго, слишком долго думал о том… – начал он быстро, опасаясь, что его снова прервут, но Тревишем, стиснув зубы, сделал над собой усилие и промолчал. – В общем, теперь я почти уверен в том, что… что мисс Бирнбаум тоже убили.

От неожиданности инспектор подался вперёд.

– Мисс Бирнбаум? Это вы о несчастном случае, который недавно произошёл в театре?

– Да, сэр. Я думаю, что её смерть не была случайной.

– И что же навело вас на такие мысли, мистер Пирс? – Тревишем, не спуская глаз со свидетеля, придвинул к себе пепельницу, вынул из кармана пиджака серебряный портсигар, картонку со спичками и закурил. Сизый дымок поплыл над столом, отчётливо различимый в тусклом свете настенных ламп.

– Сам не знаю, сэр. Я, признаться, сначала и не думал ни о чём таком, но после того, что произошло с Лавинией… С мисс Бекхайм, я имею в виду. Разве это не доказывает, что и с мисс Бирнбаум случилось нечто подобное?

– Мисс Бекхайм ударили ножом, когда она принимала ванну, мистер Пирс, – Тревишем предъявил свидетелю нож, внимательно наблюдая за его реакцией, но на лице молодого человека читалось только любопытство, смешанное со вполне естественным добропорядочным ужасом. – А мисс Бирнбаум, насколько я помню, упала с декораций и получила тяжёлые травмы, несовместимые с жизнью. Сержант Гатри выезжал на место происшествия и самым внимательным образом осматривал тело погибшей. Правда, сержант? Вы ведь тщательно осмотрели тело погибшей тем трагическим утром?

Из угла столовой донеслись неразборчивые заверения, сопровождаемые ёрзаньем ножек стула по половицам.

– Припомните хорошенько, Гатри, показалось ли вам тогда что-либо подозрительным? – продолжил Тревишем, вынудив сержанта, с лицом ещё более красным, чем обычно, встать и выйти вперёд.

– Нет, сэр, – выдавил, наконец, тот, страдальчески моргая и наливаясь апоплексическим багрянцем. – Ничего подозрительного обнаружено не было.

– Во-о-от, мистер Пирс, слышали? Ничего подозрительного обнаружено не было, – Тревишем кивком разрешил сержанту сесть, и повернулся к свидетелю: – Так почему же у вас возникла уверенность, что мисс Бирнбаум стала жертвой преднамеренного убийства? Возможно, у вас имеются какие-то сведения, которые вы получили от самой мисс Бирнбаум? Ну, например, что она боялась кого-то в труппе или вне её. Получала угрозы, подвергалась давлению. А, мистер Пирс?

Несмотря на то, что в столовой было прохладно, Эдди ощутил горячее покалывание в ладонях. Промолчать он теперь уже не мог, но и дальнейший ход событий внушал ему справедливые опасения.

– Так что же, мистер Пирс? Если вам что-нибудь известно, то сейчас самое время рассказать об этом, – наседал Тревишем, вминая окурок в щербатое блюдце за неимением под рукой пепельницы.

Эдди тяжело вздохнул, но решение было уже принято.

– Насчёт угроз, сэр. И давления. Люсиль в труппе приходилось нелегко.

– Что это значит – нелегко? Что вы имеете в виду?

– К ней излишне придирались, сэр. И даже… – Эдди вздохнул, но деваться уже было некуда: – И даже устраивали всяческие неприятности. Однажды, например, подкинули на подушку дохлую мышь. А ещё один раз сунули в чашку с чаем несколько мух. И испортили платье, загубили цветок…

– Вот уж неприятности так неприятности, – Тревишему всё это уже было прекрасно известно, и повторно выслушивать мелкие дрязги убогого театрального мирка в его намерения не входило. На часах было два пополуночи, и тьма за окном превратилась в огромную чернильную кляксу, а это ведь был всего лишь третий свидетель по счёту. И ни один ещё не сообщил что-либо стоящее. – И вам известно, кто всё это проделал? – спросил он без большого интереса.

Эдди оттянул воротничок рубашки и сразу стал похож на ученика воскресной школы, который не выучил заданный псалом.

– Я… я могу только догадываться, сэр… В точности я не могу сказать… Но было не только это, сэр.

– Что же ещё? Мисс Бирнбаум плюнули в пудреницу?

– Ей прислали письмо, и она…

– Она испугалась? Пожаловалась вам?

– Нет, что вы, сэр, – свидетель покачал головой, и губы его тронула слабая улыбка. – Сразу видно, что вы не знали мисс Бирнбаум. Она никого и ничего не боялась. И уж тем более не стала бы жаловаться мне или… или даже кому-то другому. Она только хохотала в лицо тем, кто пытался задеть её за живое, но я-то знал, какая она на самом деле ранимая и чувствительная, – молодой человек бесхитростно посмотрел на полицейского, и в огрубелой душе Тревишема