— Будет у тебя твоя драгоценная кухня, — заявил Эд. — Скоро я закончу с полами.

— Через две недели уже ноябрь. А рабочие сделали бы все за день. У них наверняка и машина какая-нибудь есть. За два-три часа управились бы!

Эд стиснул ее запястье:

— Если кто-нибудь хоть пальцем!.. Хоть пальцем тронет пол в кухне, кроме меня и Коннелла!.. Не потерплю, ясно?

Эйлин вырвала руку.

— Ну, как хочешь, — сказала она, потирая запястье. — Только на мальчика не рассчитывай. Хочешь геройствовать — на здоровье. А он тебе помогать не будет. У него и в школе нагрузки хватает.

— Не надо мне ничьей помощи!

От омерзения у Эйлин появился противный привкус во рту. Она саркастически скривила губы:

— Как хорошо! Просто замечательно. Вот о такой семейной жизни я и мечтала!

На заправочной станции, пока отец ушел расплачиваться, мама обернулась к Коннеллу с переднего сиденья:

— Постарайся понять, для папы это очень важно. Я бы сама лучше поехала в какой-нибудь симпатичный пансионат в предгорьях и любовалась бы зелеными лесами. Но папа делает это для тебя. Помни и будь благодарен. Слышишь?

— Ладно.

— И еще одно. Что ты ему сказал сегодня перед отъездом? Он говорит, это между вами, но я же вижу, что он расстроился.

— Ничего, — буркнул Коннелл.

— Нет, не «ничего».

— Папа правильно сказал, это между нами.

— Поговори мне еще! Не забывай, ты в нашем доме живешь.

Рассказывать Коннеллу не хотелось. Только лишний раз подтвердить, что он и вправду дрянной сопляк, как намекает мама. Он и не знал толком, почему такое ляпнул. Само вырвалось. Они с отцом стояли возле кухонной раковины. Коннелл споласкивал тарелку, перед тем как сунуть ее в посудомоечную машину, а отец потянулся через его плечо за полотенцем, и Коннелл вдруг сказал:

— У тебя несвежее дыхание.

Отец удивленно посмотрел на него, и Коннелл еще раз повторил, другими словами:

— У тебя изо рта плохо пахнет.

Отец поднес ладонь ко рту и выдохнул, направляя воздух к носу. Принюхавшись, посмотрел на Коннелла не то обиженно, не то смущенно, не то с благодарностью.

И сказал:

— Спасибо.

Опять не поймешь, в каком смысле. Потом заперся в ванной и не выходил, наверное, целый час. Коннелл слышал, как он там без конца чистит зубы, как журчит вода из крана, потом тишина, а потом опять журчание.

Когда приехали в Куперстаун, мама повеселела при виде множества очаровательных магазинчиков. Национальный Зал славы бейсбола располагался в кирпичном здании, больше похожем на учебный корпус или очень большую почту. Отец попросил маму сфотографировать их с Коннеллом у входа. Потом она отправилась по магазинам. Они договорились встретиться здесь же через два часа.

В музее Коннелл с отцом двинулись вдоль длинного ряда мемориальных досок. Отец показывал игроков, которыми в свое время восхищался: Джеки Робинсона, Дюка Снайдера, Роя Кампанеллу, Пи-Ви Риза. Он сетовал, что его любимый игрок, Джил Ходжес, не удостоился избрания в Зал славы наравне с другими. Отец задерживался и возле тех игроков, кого уважал за личные качества, хоть они и не выступали за «Доджерс». Лу Гериг, Стэн Мьюзиэл, Роберто Клементе... Довольно интересно было читать надписи на досках: авторы ухитрились впихнуть биографию каждого игрока в пару строк и горстку скупых цифр. Правда, лучше бы все это увидеть лет в двенадцать. Тогда Коннелла было бы отсюда не вытащить.

Наконец Коннелл почувствовал, что уже насмотрелся. Хотелось есть. Пожалуй, в маминых словах насчет любования лесами была своя правда — занятие, конечно, дико скучное, но хотя бы не надо, щадя чувства отца, изображать неослабевающий интерес. Посреди большого зала со стеклянными витринами и толпой посетителей отец вдруг остановился:

— В следующий раз мы придем сюда в тот день, когда здесь будут открывать доску, посвященную тебе.

Коннелл ждал иронического смешка, но отец был серьезен.

— Да, конечно, пап, — скорчил гримасу Коннелл. — Само собой.

Может, он и пробьется в школьную команду, но ничего больше при его способностях ему не светит, и отец это прекрасно понимает.

— Послушай меня, — сказал отец. — Я хочу тебе сказать кое-что важное.

Рядом стояла хорошенькая девчонка с родителями и младшим братом — они разглядывали чьи-то старые бейсбольные перчатки в витрине.

— Прямо здесь? — спросил Коннелл.

— С тобой что-то происходит. Я беспокоюсь — может, потому, что в твоем возрасте пережил нечто похожее. Я без всякой необходимости осложнял себе жизнь. По-моему, ты ожесточился. Ты замыкаешься. На самом деле ты совсем другой — открытый и чудесный.

— Да ладно, пап! — Коннелл выставил перед собой ладони, пытаясь остановить отца.

— Ты понимаешь, о чем я?

— Не знаю. Да все нормально, пап, не волнуйся. У меня все хорошо.

— Ты сам хороший, — сказал отец. — Не просто хороший — замечательный. Я точно знаю, поверь. Но по какой-то причине ты замыкаешься в себе.

— Пап, это ты из-за того, что я сказал, якобы у тебя изо рта пахнет?

Отец рассмеялся:

— Послушай, я тебя попрошу кое-что сделать. Возможно, тебе это покажется немного странным. Сделаешь это для меня?

— А что делать-то?

— Пообещай, если ты мне веришь.

— Мне за это потом не будет стыдно?

— Никто не узнает, кроме нас с тобой.

— Ну хорошо! — Коннелл хлопнул себя по ноге. — Сделаю, конечно.

— Жизнь будет тебе подбрасывать разные гадости, и ты, естественно, будешь злиться. Прошу тебя, не позволяй этой злости захватить тебя целиком и не забывай, на что ты на самом деле способен. Для этого мы сейчас проделаем небольшое упражнение.

— Пап, ты вообще здоров? То есть, я хотел сказать, у тебя все хорошо?

— Все в норме. Ты готов?

— Угу.

Коннеллу стало по-настоящему любопытно.

— Вот что надо сделать: постарайся поверить — всем нутром, до самых печенок поверить, что, когда мы придем сюда в следующий раз, здесь повесят мемориальную доску в твою честь.

Это было уже слишком.

— В каком смысле? — спросил Коннелл.

Та хорошенькая девочка прошла мимо него. Их взгляды на мгновение встретились.

— Т-ш-ш! — сказал папа. — Закрой глаза.

Коннелл зажмурился.

— Слушай, что я говорю: когда мы в следующий раз придем сюда, здесь будет висеть доска, посвященная тебе. Постарайся ощутить это как реальность, хотя бы на минуту.