у неё что-то много. Руки, что ли, у неё какие-то не материнские…

– Молодая ещё.

– Не в том дело. Меня-то ведь тоже этому не в школе учили. Сама научилась. Некогда ей. Утром убегает – кусок изо рта торчит. Вечером прибежит – за чертежи садится. А муж всё летает…

– Сам-то помогает хоть малость?

– Сам-то? Да он не отказывается. А и от него толку не много. В последнее время ещё и чудить стал.

– Это как же? – Ефросинья Дмитриевна замерла. В этот момент она была похожа на одно большое ухо.

– Как будто характером изменился. Раньше у него лёгкий был характер, а теперь нервный какой-то ходит, озабоченный. Продукты из дома зачем-то унёс. Ну, унёс, и бог с ним. Но ведь и сказать можно; взял, мол, для того-то и того-то. А он не говорит… Мне бы и ни к чему, да тут как раз Клавдия из овощного сказала: говорит, интересовался, чем ребёнка кормить.

– Внука, что ли?

– В том-то и загвоздка, что не внука. Андрюшка от него не берёт, капризничает. Я подумала было: какой-то другой ребёнок у него есть… А потом рукой махнула. В его-то годы…

Перед глазами Ефросиньи Дмитриевны снова возник светящийся силуэт, окаймлённый синенькими иголочками. Силуэт – теперь это стало ясно – напоминал мальчишескую фигуру. Подвал был заперт на замок. Хозяином подвала был Алексей Палыч.

Ефросинью Дмитриевну так и подмывало – взять и всё выложить Анне Максимовне. Та, конечно, сразу помчится в подвал… А вдруг там уже нет ничего? Жена с мужем всегда помирятся, а вот ей напраслины не простят. Тогда – конец задушевным беседам.

– Не думай ты, Анюта, ни об чём таком, – сказала Ефросинья Дмитриевна. – Он по вечерам в подвале своём пропадает. С ним – Куликов Борька. Мастерят чего-то… Но если хочешь, я разузнаю…

– Не надо, – вздохнула Анна Максимовна, – не мешайся ты в это дело. Это дело семейное.

– Ну, ну, – согласилась Ефросинья Дмитриевна. – Я и говорю… Ты отдыхай, я пойду.

Ефросинья Дмитриевна ушла. Но сосуд был уже переполнен. То, что наполняло его, должно было пролиться. И пролилось. На другой же день.

На другое утро пошёл второй день лагерной жизни Бориса и Феликса. В это утро Ефросинья Дмитриевна привела в парикмахерскую своего племянника.

– Ты, Август Яныч, стриги, не жалей – лето теперь, – сказала Ефросинья Дмитриевна. – Но чёлочку нам оставь.

– Будет чёлочка, – пообещал Август Янович, проводя электрической машинкой по затылку. – Не щекотно, молодой человек?

– Не-а, – ответил молодой человек, – зуждит только сильно.

Ефросинья Дмитриевна присела на свободное соседнее кресло.

– С него, как с худой овцы, шерсти на копейку, – сказала Ефросинья Дмитриевна. – А вот баловства на рупь.

– Ничего, шерсть отрастёт. У молодого человека волос хороший, мягкий. Такой волос обрабатывать легко. А бывает, знаете, волос ломкий, сухой. Проведёшь, к примеру, расчёской, а из него током бьёт.

– Это как же током? – удивилась Ефросинья Дмитриевна.

– Искры такие голубенькие.

– Голубенькие, как иголочки?

– Совершенно справедливо, – подтвердил парикмахер. – Именно – как иголочки. Из этого я могу сделать вывод, что вы, Ефросинья Дмитриевна, тоже имеете дело с электричеством. И даже догадываюсь откуда. Не советую вам носить всякие капроны-нейлоны. Они буквально пропитаны электричеством. Я вам скажу больше: вы лично носите синтетику. Так я говорю?

Но Ефросинья Дмитриевна уже не слушала парикмахера. В мыслях её мерцали голубенькие иголочки.

– Август Яныч, – спросила она, – ты Алексея Палыча знаешь, учителя?

– Как самого себя, – ответил парикмахер. – Волос у него богатый, с таким волосом можно жить. Иметь в таком возрасте такой волос – редкость по теперешним временам. Скажу больше…

– Погоди, погоди… Ты меня не сбивай. Скажи – ты был на днях у нас в школе? Не запирали тебя в подвале? Не стриг ты там кого?

Вопросы, конечно, странные, но странности человеческие как раз и были второй профессией Августа Яновича.

– Я вам скажу больше, – ответил тот, – я не сомневаюсь, что у вас в подвале кого-то стригут. Но я там не был. Тем более меня не запирали. А в чём дело?

Ефросинья Дмитриевна не могла более сдерживаться. Август Янович всегда вызывал у неё доверие. И не у неё одной. Парикмахер, если он хороший парикмахер, должен не только уметь стричь, но и уметь слушать. Август Янович был хорошим парикмахером. Ефросинья Дмитриевна рассказала ему о том, что увидела в тёмном подвале, и о том, что узнала вчера в больнице.

– Забирайте вашего молодого человека, – сказал Август Янович, выслушав всё до конца. – С вас пятнадцать копеек.

– А больше ты ничего не скажешь?

– А что тут можно сказать? – равнодушно ответил парикмахер. – Первое вам просто показалось. Скажу больше: вы в тот день сильно устали. Что касается продуктов и сведений уважаемой Клавдии Петровны, то, с одной стороны, это не моё дело, а с другой стороны, Клавдия Петровна иногда может преувеличить.

– Трепло она, Клавка, это ты верно сказал, – согласилась Ефросинья Дмитриевна. – А уж устаю – наутро ноги не ходят. Одна на всю школу. Значит, говоришь, почудилось?

– Абсолютно. Как говорится, преступление, которое не состоялось.

– Ну и ладно, – вздохнула Ефросинья Дмитриевна, почуяв вдруг облегчение. Одной заботой у неё стало меньше.

Август Янович с удовольствием принял эту заботу на себя. Он чувствовал, что наклёвывается приятная работёнка.

Август Янович взял чистый кассовый лист и на обратной его стороне нарисовал четыре кружочка. В большом кружке он поместил буквы «А. П.», в остальных трёх написал по очереди: «пр. пр.» (пропажа продуктов), «п. в п.?» (посторонний в подвале?) и «Б. К. – с.?» (Борис Куликов – соучастник?). Затем три малых кружка были соединены линиями с большим. Для начала получилось неплохо: сразу три линии протянулись к Алексею Палычу. Главная персона как будто вырисовывалась.

Подумав, парикмахер кружочек «пр. пр.» соединил пунктирной линией с кружочком «п. в п.?». Теперь «п. в п.?», хоть и под вопросом, соединялся с остальными уже двумя линиями. Нутром закоренелого сыщика Август Янович чувствовал, что всё дело в этом «п. в п.?». Если его нет, то нет и загадки. Но начинать с абсолютно неизвестной величины было бессмысленно. Не было ни книги, ни последней главы. Главу эту нужно ещё создать.

Логика подсказывала, что начинать нужно с Алексея Палыча.

Вообще говоря, парикмахер не особенно торопился. Время у него имелось. Но в тот день время двигалось ему навстречу.

Часа через два после ухода Ефросиньи Дмитриевны в парикмахерскую зашла учительница английского языка. В любой другой день Август Янович сделал бы ей причёску и отпустил с миром. Но с сегодняшнего дня всё связанное с Алексеем Палычем стало особенно