на многолюдную репетицию, на распределение ролей, на выявление талантов, на читку своей пьесы, на свои мудрые и точные замечания режиссёра. И уже – в мыслях – ребята с восторгом спросили его, чья это пьеса, и – в тех же мыслях – он скромно ничего не ответил, но ребята всё узнали от Лили.

Теперь же перед Вен-Веном стоял длинноногий мальчишка в джинсовом костюме. Правда, смотрел он на Вен-Вена с почтением, и это понравилось.

– Подойди ко мне, – промолвил Вен-Вен.

Феликс подошёл и остановился у эстрады, глядя снизу вверх на Вен-Вена и соображая, чем будет с ним заниматься этот тренер.

– Ты когда-нибудь играл? – Вен-Вен смотрел на Феликса внимательно, проницательно, с дружеской суровостью, со скрытой теплотой.

От такого взгляда утаить ничего было невозможно.

Тут следует заметить, что в эту минуту Вен-Вен уже начал репетировать. Сейчас он видел себя в помещении совсем другого театра. Он репетировал своё будущее.

– Играл, – сказал Феликс. – А ты?

– Кого ты мне привела, несчастная? – спросил Вен-Вен, не глядя на Лилю.

Лиля всполошилась. Она подбежала к Феликсу и дёрнула его за руку.

– Мальчик, ты разве забыл, что взрослых зовут на «вы»?

– Я не знал, что он взрослый, – сказал Феликс, – я буду говорить «вы».

Вен-Вену было двадцать три года, выглядел он моложе, что было слегка обидно.

– Вон, – сказал Вен-Вен, не повышая голоса.

Феликсу это слово было уже знакомо. Молча направился он к двери. Покорность его понравилась режиссёру.

– Стой, – приказал Вен-Вен. – Подойди сюда.

Феликс опять подошёл к эстраде.

– Кого ты играл?

Феликс не знал, что на свете существует театр. Для него играть можно было не «кого», а «во что». Не знал он и о существовании падежей. Но из практики Феликс уже понял, что в разговоре одно слово подчиняется другому.

– Я играл футбола, – сказал Феликс, стараясь говорить так же неправильно, как и Вен-Вен.

– Юмор? – спросил Вен-Вен, покачиваясь с носков на пятки и обратно. – Юмор – это хорошо. Если, конечно, он глубоко скрыт… Поднимайся сюда, бери вон тот стул, садись и слушай. Лиля, ты тоже перебирайся поближе.

Феликс послушно выполнил указание режиссёра. Вен-Вен достал из заднего кармана джинсов свёрнутую в трубочку тетрадь, уселся и сказал Феликсу:

– Слушай внимательно. Реплики потом. Я прочту небольшой отрывок, а ты попробуй представить себя на месте героев. О чём они думают? Чего они хотят? Больше пока от тебя ничего не требуется. Лиля, ты тоже постарайся реагировать.

– Я слушаю, Вен-Вен, – отозвалась Лиля и покорно замерла рядом с Феликсом.

Лиле исполнилось восемнадцать лет. Самым крупным артистом, которого она видела, был Вен-Вен. Она была влюблена.

– Итак, – сказал Вен-Вен, – в отрывке этом действуют только три персонажа. Как их зовут и всё остальное будет ясно из текста.

И Вен-Вен, положив ногу на ногу, начал читать:

Небольшой современный двор большого современного дома в четырнадцать этажей. Действие происходит по вертикали. Откуда-то доносится музыка. Возможно, играют «Болеро» Равеля. Возможно, нет. Но скорее всего – «Болеро». Да, кажется, «Болеро». Теперь уже явственно слышится «Болеро». Оно самое.

Коля Звёздочкин (высовываясь из окна тринадцатого этажа). Эй, кто там есть?

Оля Мамочкина (из окна второго этажа). Птицы, птицы, не пролетайте мимо.

Поля Чечёткина (в лифте, поёт). Та-ра-ри-ра-ра, та-ра-ри-ра-ра…

Коля Звёздочкин. Неужели там нет никого?

Оля Мамочкина. Звёздочка, звёздочка, не прячься за горизонт.

Поля уже на первом этаже. Молча выходит из лифта. В руках у неё коньки.

Коля Звёздочкин. Значит, нет никого. Значит, мне опять показалось. (Прыгает вниз с подоконника.)

Вен-Вен остановился и пытливо оглядел слушателей.

– Ну? – спросил он.

Феликс молчал. Лиля слегка покраснела. Ей очень хотелось сказать приятное автору, но она не знала, что именно нужно хвалить.

– Настроение в сцене есть?

– Есть! – обрадовалась Лиля подсказке. – Настроения просто много. Очень!

– Тут всё дело в настроении, – сказал Вен-Вен. – Ведь почему Оля обращается к птицам?

– Она хочет их покормить, – догадалась Лиля.

– Это дело десятое, – нахмурился Вен-Вен. – Можно кормить, а можно и нет. Может вообще не быть никаких птиц. У Оли трагедия в семье. У неё ушёл папа. А потом от неё ушла мама. Осталась одна бабушка, да и та глухая. Оля дико одинока, ей не с кем поговорить. Это же совершенно ясно из текста. Она дошла до отчаяния, она готова разговаривать с кем угодно, хоть с птицами, хоть со звездой. Вот в чём смысл её обращения к птицам.

– А куда ушли папа и мама? – спросила Лиля.

– Это дело десятое, – сказал Вен-Вен уже с лёгким раздражением. – Ну, пускай в кино. Какая разница? Важно, что они, все эти ребята, дико одиноки. Их разделяют этажи современных построек. Они ищут друг друга и не могут найти. Это мир без друзей. Коля хочет поделиться с кем-нибудь своей радостью – он сегодня получил три пятёрки. Но и он зверски одинок. Его никто не слышит: каждый уединился в своей квартире. Вот в чём смысл. Даже весёлая Поля… Она только хочет казаться весёлой. На самом деле ей жутко тоскливо. Она поёт, чтобы скрыть свою тоску. Но при этом все трое – мужественные ребята. Они переваривают свою боль в себе. Они глубоко чувствуют, но скупы на слова. Разве это не понятно? Впрочем, если есть замечания, я с удовольствием выслушаю.

– Замечаний у меня нет, – сказала Лиля.

– Нет, ты уж давай, – настаивал Вен-Вен, – не может быть, чтобы всё было так уж гладко. Я, понимаешь ли, пока не Шекспир.

– Один маленький вопрос… – решилась Лиля.

– Ради бога, хоть десять.

– Окна у всех открыты… Значит, это весна или лето?

– Конец весны. Уже тепло, но ещё учатся. Не забывай о том, что Коля получил три пятёрки.

– Почему же тогда коньки?

– Это абсолютно ясно. Поля занимается фигурным катанием на искусственном льду. Она не просто несёт коньки. Она несёт их так… Ну, это, конечно, надо сыграть… Она несёт их так, что зрителям становится абсолютно понятно, что её только вчера исключили из секции. Она идёт, не нужная никому, с ненужными ей коньками. Но она поёт. В этом её трагедия. Впрочем, это абсолютно ясно из текста.

– Теперь всё понятно, Вен-Вен. Только мне жалко Колю.

– И мне жалко, – вздохнул Вен-Вен. – Но в этом его трагедия.

– А ты не можешь написать так, чтобы он не разбился?

– Кто тебе сказал, что он разбился? – нахмурился Вен-Вен.

– Но