– От воеводской концелярии я прислан. Кто такие? Куда путь держите и какой документ на ходьбу есть при вас?

Отец Киприан с видом, что подобные спросы ему уже опостылели, вынул бумагу. Чиновник медленно нацепил на горбинку носа пенсне, встал вполоборота к окну, прочитал, покрутил, всматриваясь в печать, вернул бумагу.

– Благое дело, святой отец Зосима, – проговорил он. – Думаю, батюшка Бенедикт из здешней церкви рад будет с вами побеседовать, давненько он из Руси в наши края перебрался, затосковал, наверное, по свежему собеседнику. И в городской магистрат загляните поутру непременно, поможем провиантом. Надо, надо здешних ойратов приобщать к святой церкви.

Чиновник снял шляпу, блеснул сине-желтыми залысинами, откланялся.

Хозяин постоялого двора за его спиной широко развел руками, извиняясь перед монахом за исполнение приказа воеводы докладывать в воеводскую канцелярию о всех новых жильцах для доскональной проверки.

За чаем после сытного обеда отец Киприан не утерпел, спросил соседа по столу:

– Откуда путь держишь, сын мой? С товарами какими али по служилому делу?

Сосед чуть отвел от бороды расписную деревянную пиалу с чаем, не спеша, как перед этим жевал кашу, ответил:

– Купец я, ваше преподобие. А иду ныне к дому своему, в Усть-Каменогорск. Возвращаюсь из-за Байкал-моря.

Отец Киприан от любопытства завозился на скамье, пнул ногой под столом Илейку – дескать, прислушайся, не глазей в окно на синь горного поднебесья, она от нас никуда не денется.

– Где же торг вел?

– И в Кяхте близ маньчжурских земель, и по великой реке Амуру. Всюду довелось побывать за три года.

«Амур-река на нашем путнике не показана, – подумал Илейка с досадой на отца Киприана. – Тут быстрее добраться бы до полатей и вытянуть ноги, а он в разговор пустился с этим купцом!»

– А на юг, по реке Катуни, не доводилось хаживать? – допытывался отец Киприан, питая слабую надежду узнать хоть что-нибудь о подступах к Беловодью. Купец ответил, что на юг не ходил, потому как тамошний народ, ойраты, весьма беден, хороших товаров не купит, а добытую промыслом пушнину сбывает наезжим перекупщикам из соседней Джунгарии.

Отец Киприан поинтересовался, далеко ли до Индийского царства? И есть ли туда купеческие дороги: одним-то страшно отваживаться уходить далеко в дикие и безлюдные горы, не заблудиться бы, отыскивая тех кочующих ойратов.

– По реке Иртышу из Усть-Каменогорска изредка уходят купчишки нашенские до Индии, – пояснил собеседник, поманил хозяина расплатиться за обед. – Но весьма труден тот путь, ваше преподобие. И небезопасен – пески да горы, а пуще того джунгарские разбойные шайки промышляют на караванных тропах… А вам к чему тот путь, святой отец?

Монах понял, что о Беловодье купец не сведущ, и ответил, будто спрашивает единственно из любознательности к неведомым землям. Для поездки в горы ему надобна добрая вьючная лошадь да знающий проводник.

– Вот кстати, – малость оживился купец, щелкнул о стол пятаком, подвинул монету хозяину, поднялся. – А у меня вчерашним днем конь высвободился. Берите, не пожалеете, ваше преподобие. Возьму недорого, коли для святого дела приобретаете. Конь к горам привычен. А в проводники я присоветую взять из местных людишек. Они хорошо знают горные тропы да к тому же отличаются великой доверительностью и бесхитрием, нежели беглые.

Отец Киприан позвал за собой Илейку и вместе с купцом поспешили в городской магистрат просить о перекупке коня. Потом хлопотали о провианте, обошли вместе с худощавым и сутулым попом Бенедиктом торговые магазины. Илейка едва не падал от усталости, бегая с торбами по пятам отца Киприана и к постоялому двору, где услужливый хозяин принимал от него покупки и складывал в темном чулане до выезда. Уходились побродимы так, что спали сном праведников и не слышали, как в ночь соседние полати заполнились немногими постояльцами от перегонной воинской команды.

На следующий день из городского магистрата к отцу Киприану привели старого ойрата, крещенного в христианскую веру и нареченного Николкой. Был Николка кривоног, как и все здешние кочевники, широкоплеч при среднем росте, а лицом напоминал ночное светило в пору полнолуния. Узкие быстрые глаза, редкие черные с сединой волосы свисали на плечи и закрывали смуглую шею.

Николка, приведенный рассыльным из отставных солдат, смущенно топтался перед отцом Киприаном, словно стоять на месте без движения было для него невыносимым мучением.

– Святой бачка монась, куда ходить нада? – смешно ломая слова, спросил Николка и наклонил голову, готовый слушать черного монаха.

– Пойдем, сын мой, далеко за горы, где живут некрещеные народцы, а ты нам будешь за толмача. Поутру приходи с поклажей и провиантом. Многотрудным беспутьем поволокемся, сын мой.

Николка надел лисью шапку, откланялся и спиной вперед вышел из комнаты.

Утро выдалось солнечным и птицеголосым. Миновали крепостные ворота со стражей у смотровых окошек башни, перешли по мосту над рекой Бией, и через некоторое время состоялось долгожданное свидание с Катунью, рекой, которая еще совсем недавно казалась такой далекой, недосягаемой, почти легендарной, как и само Беловодье…

Растроганный, уверовав окончательно в Марка Топозерского с его потайным путником, отец Киприан дни и ночи слушал несмолкаемый, ему одному понятный говор Катуни. А Катунъ, словно дождавшись наконец-то нужного ей человека, говорила и говорила… Она рассказывала монаху о трудной дороге, проложенной ею из поднебесных гор, описывала красоты вольных земель, которые раскинулись по берегам многих ее притоков. Река доверительно шептала о беглых поселенцах-каменщиках, которые в глухих местах хоть на время да укрылись от сурового глаза дотошной царской администрации…

Отец Киприан слушал реку, улыбался, а сам с долей робости нет-нет да и поглядывал на надвигающиеся горные хребты. Куда страшнее Алтай старых гор Каменного Пояса. Склоны хребтов много выше, изморщинены глубокими расщелинами. И ни следа жилого места!

Проводник Николка раскачивался в седле из войлока на своей низкорослой гривастой кобыле и невозмутимо напевал вполголоса. На тревожные вопросы Илейки – не страшно ли ходить в горах? – с усмешкой косился на отрока и отвечал:

– Ой-ой, такой батыр, а зачем боялся? Бог давал, другие ходили многа лета тот горам. И мы ходить будем.

Начала поспевать горная малина. Илейка то и дело карабкался на откосы, прогретые солнцем, себе набивал рот, а отцу Киприану приносил в горсти. Николка посмеивался, видя, с каким удовольствием «святой бачка монась», оставляя на пальцах отрока нежно-розовые пятна помятых ягод, склевывал щедрые дары здешних гор.

Уже в первых числах августа, как-то под вечер, когда Николка присматривал место для очередного бивака, Илейка вдруг остановился и приподнял руку, требуя тишины. Рядом, придерживаясь за вьюк на лошади, в недоумении остановился отец Киприан.

– Что стряслось? Устал? – спросил он Илейку, который вел за повод вьючную лошадь.