Ему явно не хотелось заканчивать разговор, тем более что для звонка была еще одна причина. Он тихо сказал:

— Изабель, я по тебе в самом деле очень соскучился. Порой просто с ума схожу, кажется, вот сейчас брошу все эти ракетки и полечу к тебе.

Она попыталась шуткой скрыть волнение:

— И разумеется, вернуться к учебе.

— Ну уж нет! — рассмеялся он. — До такой степени помешательства я еще не дошел. Спокойной ночи, чудо-девочка.

По установившейся традиции, закончив работу, Изабель звонила отцу, они вместе шли домой — обычная городская мера предосторожности, полезная в любом возрасте.

— Много успела? — спросил Рей, шагая по безлюдной улице.

— Кое-что, — уклончиво пробормотала дочь, не желая признаваться, что весь вечер только и думала что о разговоре с Джерри.

— Кстати, я сегодня видел по телевизору твоего приятеля, — без всякой задней мысли заметил отец.

— Это кого? — небрежно уточнила Изабель.

— Юного Прахта, кого же еще? Его вышибли с корта в два счета. Должен сказать, теннисист из него неважнецкий.

«Это не страшно, папа, — подумала Изабель. — Зато человек — замечательный».

* * *

В отличие от дочери у Реймонда была масса свободного времени — от той минуты, когда он расставался с нею у дверей лаборатории, и до этой вечерней прогулки.

Он, конечно, тянул на себе весь дом — убирался, ходил по магазинам, готовил еду, а потом садился за тьму журналов, которые Изабель теперь получала по подписке, и отбирал для нее то, что казалось ему заслуживающим внимания.

Однако полной жизнью это вряд ли можно было назвать, и Рей сам это отлично понимал. Что еще хуже, ему делалось все яснее, что того же мнения придерживается и Изабель.

Как-то утром, в восемь, придя в лабораторию, Изабель обнаружила у себя на двери записку от Прахта, в которой тот просил ее зайти, как только будет свободная минута.

Озадаченная, девушка поспешила в кабинет профессора. В полном соответствии с положением его хозяина, из окна кабинета открывался великолепный панорамный вид на реку Чарльз и переливающиеся огнями небоскребы на другом берегу.

Профессор предложил ученице чашку настоящего кофе из кофеварки. Сделав глоток, Изабель спросила:

— Так зачем вы хотели меня видеть?

— Дело касается твоей диссертации, Изабель. Точнее — ее отсутствия. На протяжении тех лет, что я тебя знаю, ты всегда фонтанировала идеями, гипотезами, теориями — хватило бы, чтобы занять всех физиков Америки лет эдак на сто. Тебе не кажется странным, что ты никак не выберешь себе одну, главную тему?

Изабель молча пожала плечами.

— Хочешь, я тебе скажу причину?

Она кивнула.

— Все дело в отце, ведь так?

Он ждал ответа, но девушка молчала.

— Послушай меня, Изабель, рано или поздно ты закончишь свою диссертацию и предложения о работе посыплются на тебя как из рога изобилия. К тому моменту тебе ничего не останется, как признать, что отец доиграл свою роль до последнего поклона. И сыграл ее блестяще — чтобы дальше спокойно почивать на лаврах. Твоих лаврах. Куда ты тогда его денешь?

Изабель надолго задумалась. После затянувшейся паузы она робко возразила:

— Я ему нужна. Правда нужна.

— Это-то я тоже понимаю, — сочувственно согласился Прахт. — Беда в другом: он не будет нужен тебе.

— Карл, позвольте мне быть с вами откровенной насчет отца… — Она помялась, но потом все же выдавила: — Меня крайне пугает его будущее.

Как-то вечером На второй год ее работы в Массачусетском технологическом пришел факс. Сначала письмо было отправлено на физический факультет Беркли, упомянутый Изабель в ее злополучной статье.

Декан позвонил в Кембридж по ее домашнему номеру. Уже первые звуки голоса бывшего начальника и обрадовали, и удивили Изабель. А после теплого обмена приветствиями профессор сообщил нечто, что привело ее в окончательный восторг.

— Как здорово! Перешлите, пожалуйста, сюда на факультет. Я сейчас же побегу забрать. Спасибо, огромное спасибо!

Она повесила трубку и повернулась к отцу.

— Пап, ты не поверишь, но Итальянская академия наук присудила мне премию Энрико Ферми за этот год.

— Премию Ферми? — ахнул Реймонд. — Для физика это, считай, прямая дорога к Нобелевской. Когда награждение?

— По правде говоря, — призналась Изабель, все еще не веря своему счастью, — я была так ошарашена, что с трудом воспринимала, что он мне говорил. В факсе все будет. Ой, папа… — Она расплакалась и бросилась на шею к отцу.

В то же время в голове у Изабель вертелась мысль: «Скорее бы Джерри позвонил!»

— Изабель, — прошептал Реймонд, — как я тобой горжусь!

— Пап, одна бы я ничего не сделала, — ответила дочь.

Они обнялись. Оба отметили про себя еще кое-что, но вслух признаваться не стали: Изабель обогнала отца еще и в росте.

Премия Энрико Ферми была учреждена Национальной академией наук Италии в честь ученого, некогда служившего профессором теоретической физики в Римском университете. Это был тот редкий случай, когда физик одинаково силен и в теоретической, и в практической области.

Получив в 1938 году Нобелевскую, Ферми тут же эмигрировал в США, спасаясь от режима Муссолини, и возглавил группу чикагских исследователей, создавших первый в мире ядерный реактор. Именно их работа завершилась созданием атомной бомбы.

Как многие другие научные премии, даже менее престижные, премия Ферми означала, что ей вручат не просто красивую статуэтку или диплом, но и существенный денежный приз. Если говорить об Изабель, то новаторская работа в области физики высоких энергий принесла ей семьдесят пять тысяч долларов.

«Боинг-747» приземлился в римском аэропорту Леонардо да Винчи на рассвете. Дочь и отца да Коста встречали у трапа три солидных джентльмена в черных костюмах — президент академии Рафаэль Де Роза и два члена конкурсной комиссии.

Один из встречавших вручил сияющей черноглазой лауреатке — всего шестнадцати лет от роду — роскошный букет цветов, и в тот же миг защелкали сотни фотокамер.

Пока встречающие ученые мужи кланялись и расшаркивались перед синьоритой да Коста, папарацци всеми силами пытались обратить на себя внимание, не утруждаясь особыми любезностями.

— Изабелла, улыбнись! Сюда смотри! Повернись-ка! Поприветствуй всю Италию!

Заботы о багаже кто-то взял на себя, а девушку и ее отца тем временем провели через таможню и паспортный контроль. После этого их проводили на автостоянку, где дожидался черный лимузин.

Во время полета Реймонд, не привычный ни к чему другому, кроме пива «Миллер», поддался чарам итальянских стюардесс и основательно приложился к «Асти-Спуманте». Сейчас его пошатывало, но он героически не отставал от итальянских профессоров и своей знаменитой дочери.