Она родилась в 1894 году и с самого детства постигала азы живописи, подрастая в особенной атмосфере одиночества и ощущения собственной исключительности, как любой единственный ребенок в семье. Никакого обучения, кроме домашнего, она не получила. Ее отец, художник Фердинанд дю Пюигадо[490], жил воспоминаниями о Гогене, учеником которого он был в героические времена Понт-Авена[491]. Но Одетте было тесно в этом маленьком мирке. С самого детства она с большим старанием рисовала рыб, ракушки, водоросли, достигнув в этом такого мастерства, что ее подростковые работы вызывали бурное восхищение не только близких, но и клиентов отца. Она решила этим зарабатывать и покинула отчий дом, переехав в Париж, где работала в Музее естественной истории, Французском Колледже и Высщей медицинской школе. Она занималась изучением и зарисовками больших и бархатных крабов, а также человеческих мышц, приобрела большие познания в естественной истории.

Модели от Ланвен, 1920-е годы.

Фонд А. Васильева

Но ей хотелось попробовать заниматься еще чем-нибудь, и, поскольку в столице жила ее старая родственница, владевшая магазином кружев, у нее родилась идея заняться работой в области моды и дизайна.

Стильное платье от Ланвен, 1920-е годы

Вечернее платье «Розарий» от Ланвен, 1923.

Метрополитен, Нью-Йорк

Вечернее платье от Ланвен, 1933 Фонд А. Васильева

Вечерний жакет от Ланвен, 1936–1937

Вечернее платье «Ракета» от Ланвен, 1938

Вечернее платье La Diva от Ланвен, 1935–1936

Вечернее платье от Ланвен, 1939

Выставка моделей Дома моды «Ланвен», 2015.

Фонд А. Васильева

Поступив к Жанне Ланвен, Одетта дю Пюигадо вообразила, что можно будет воспользоваться международной известностью Дома, чтобы много путешествовать. Но ее тут же загрузили работой по созданию эскизов и зарисовок акварелью или гуашью тех моделей, которые отсылались в филиалы Испании и на Лазурном Берегу, для архивных альбомов. Работа скучная, очень кропотливая и педантичная – создание точных копий эскизов моделей, какие были уже представлены в Париже. Не скрывая своего нетерпения получить задания, более соответствующие ее способностям и опыту, новая сотрудница работала с идеальной точностью.

Она наслаждалась свободой, радуясь, что может внезапно поменять место работы, и не жалела времени на выполнение даже самых кропотливых заданий.

Удивление. Любопытство. Она передавала эти чувства окружающим. Обычная рутина, и сплетни прекратились.

Мадемуазель Одетта стала в Доме Ланвен знаменитостью.

Ее авантюрная жизнь, видимо без спутника, притягивала как магнит, привлекала, словно яркая недосягаемая звезда.

Ее уверенность в себе внушала уважение. Хозяйка доверила ей руководство всего отдела эскизов, который находился тогда в беспорядке. Мадемуазель Одетта восстановила спокойствие, чему помогли ее авторитет, уверенность, нездешний голос… Несмотря на все это, вопрос о путешествиях и командировках не поднимался.

Занимая такую ответственную должность, Одетта дю Пюигадо, казалось, могла даже и не помышлять о поездках за границу, поскольку контроль за процессом работы требовался неусыпный: «Даже по утрам, когда поднималось солнце, было запрещено открывать окна ателье. Подглядеть и скопировать эскизы Дома Ланвен могли даже из соседних домов!»[492]

В день святой Екатерины, когда в ателье был праздничный выходной, можно было немного отдышаться. Даже став звездой на небосклоне швей-мастериц знаменитого ателье, Одетта играла роль энтомолога, давая крылья этим женщинам-бабочкам, словно приколотым булавками к своему рабочему месту[493]. Это было своего рода обожествление. Хрупкие бабочки живут всего день, а потом через тайный ход, открывшийся для них в душе молодой женщины, находят путь в эфирные пространства. Она дала им крылья. Теперь можно было уходить. Одетта дю Пюигадо потом расскажет о том времени в воспоминаниях о работе на улице Фобур, 22. Их можно назвать, скажем так, противоречивыми: все там казалось ей эфемерным, пустым и легковесным. Она видела в этом мире, лишенном глубины, лишь напускной блеск. Здесь словно все несутся куда-то, подхваченные ветром, без размышлений, сожалений и надежды. В рисунках, которые она делала, не было благородства и солидности панцирей ракообразных, речь шла о такой ненадежной вещи, как платья… Модели нужны лишь для того, чтобы оставить память о легкомысленном кокетстве и глупости богачей. Не угрожала ли такая работа порядочности и чувству собственного достоинства?

Все эти уловки провоцировали лживость, пустые обещания и ожидания, иллюзии, а к тому же еще и домогательства со стороны клиентов. Ей и так было тяжело выносить всю эту несообразность, суетность и фривольность, но когда к общей легковесности и нестабильности прибавилась еще угроза развратных домогательств, ситуация стала невыносимой. Чтобы оградить своих подчиненных от приставаний, грозивших им в коридорах и примерочных, бретонка взялась сама доставлять платья вниз на примерку, потому что молодых женщин у нее под началом «ни в коем случае нельзя считать потаскухами, все они – порядочные дочери честных торговцев, работавших в этом же квартале»[494]. Она пользовалась авторитетом и делала вид, что не спускает глаз со своих подопечных: «Когда они здесь, то слушаются меня как мать»[495]. К этому стоит добавить усталость, накопившуюся за время работы в закрытых кабинетах на улице Буасси д’Англа. Она оставила своих бабочек-подопечных через семь месяцев. Подчиняясь зову странствий, Одетта поступила работать на рыболовецкое судно, потом занималась журналистикой – все эти профессии были тогда не очень популярны у женщин.