– Твой дед, Роберт, был находчивый малый, раз он выдумал этакую историю, – сказал Мартин Каннистер, принимая благодушный вид восхищенного критика.

– Башка у него была что надо, не поспоришь. И, как видите, первенцев в семье Ликпенов называли всегда Робертами, а кликали Бобами, и таким образом шутка передавалась из поколения в поколение.

– Бедняжка Джозеф, твой второй сын, ему никогда не доведется вот так блеснуть этой шуткой в компании, что ужасно грустно, – сказала миссис Уорм задумчиво.

– Он не сможет, верно. Да, мой дед был настоящая голова, как вы все сказали, но я знавал и похитрее. Взять вот моего дядюшку Леви. Дядюшка Леви смастерил табакерку для хранения нюхательного табака, и его друзья долго шевелили мозгами, пытаясь ее открыть. Он доставал ее у всех на виду на свадьбах, крестинах, похоронах и других веселых сборищах и приглашал их попробовать свои силы. Эта необыкновенная табакерка была снабжена пружиною, которая располагалась позади нее, и с ее помощью можно было нажимать на кнопку «открыть» и «закрыть», коя явно крепилась на каком-то крючке в крышке, а также снабжена была рычажком в конце и винтом спереди, да в придачу – кнопками и странными выемками, что были повсюду. Один пытается открыть табакерку, нажимая на пружину, другой поворачивает рычажок, третий крутит винт; но как бы они ни старались, табакерка-то не открывается. И они выбивались из сил, открывая ее, а открыть-то они ее никак не могли. И какой, как вы думаете, был секрет у той шкатулки?

Все приняли такой вид, который ясно говорил, что они все вместе и то не могли додуматься до ответа.

– Ба, табакерка не открывалась вовсе. Он ее так сделал, чтоб она не открывалась, и вы могли бы стараться до самого судного дня, и ничегошеньки не вышло бы, поскольку табакерку склеили намертво.

– Только очень глубокомысленный человек мог выдумать этакую табакерку.

– Да. Это про дядюшку Леви во всех смыслах.

– Так и есть. Я помню прекрасно это малого. Самый высоченный детина, которого я когда-либо видел.

– Это уж точно. Он никогда не спал в кровати после того, как еще подростком вымахал в такого великана: не мог сыскать для себя достаточно длинной. Когда он жил в том маленьком домишке у пруда, он всегда оставлял открытой дверь своей комнаты на ночь, когда ложился спать, и его ноги вечно высовывались в коридор.

– Он уж давно преставился да отошел в мир иной, бедняга, и всем нам грешным также это предстоит, – заметил Уорм, чтобы заполнить паузу, что образовалась после заключительных слов речи Роберта Ликпена.

Взвешивание свиной туши и ее разделка продолжались среди оживленных рассказов о странствиях Стефана; и в конце концов первые плоды труда целого дня зажарили в луковых кольцах, и после этого жаркое с пылу с жару перекочевало со сковородки на блюдо на столе, и каждый кусочек мяса исходил паром и еще шипел после жарки, когда его отправляли в рот.

Надо сказать, что сын, которому дали воспитание как благородному, был скорее не на своем месте, пока шли все эти хлопоты. Он не обладал умом философического склада, чтобы комфортно себя чувствовать в компании этих старинных отцовских приятелей. Стефан никогда не живал подолгу дома, едва ли в нем появлялся, начиная с самого малолетства. А присутствие Уильяма Уорма было ему всего неприятнее, ибо, несмотря на то что последний оставил служение в доме мистера Суонкорта, сам факт, что бывший лакей запросто позволил себе быть с ним запанибрата, просто кричал напоминанием о том, какое определение священник дал ему самому до того, как Стефан покинул Англию.

– Я принимаю у нас людей гораздо выше по положению, Стефан; но что я могу? А твой отец настолько грубоват по натуре своей, что водится с ними куда больше, чем в том есть нужда.

– Не имеет значения, мама, – сказал Стефан. – Я примирюсь с этим.

– Когда мы оставим службу у лорда и переселимся в глубь страны – что, я надеюсь, уже не за горами, – все будет по-другому. Мы станем общаться с новыми людьми и жить будем в доме побольше, да и держаться будем поважнее, надеюсь.

– Мисс Суонкорт теперь дома, не знаешь? – спросил Стефан.

– Да, твой отец видел ее этим утром.

– Вы ее часто видите?

– Почти никогда. Мистер Глим, младший священник, навещает нас иногда, но Суонкорты вовсе не показываются в деревне, разве что проезжают через нее в экипаже. Они обедают у моего лорда чаще, чем когда-либо прежде. Ах, вот какая-то записка для тебя, которую этим утром принес мальчик.

Стефан живо схватил записку и открыл конверт, а его мать наблюдала за ним. Он прочел то, что Эльфрида написала до того, как отправилась днем на скалы:

Да, я встречусь с тобой около церкви в девять вечера.

Э. С.

– Не знаю, Стефан, – сказала его мать многозначительно, – отчего ты все еще мечтаешь о мисс Эльфриде, но будь я на твоем месте, я бы выкинула ее из головы. Говорят, что ни пенни из состояния старой миссис Суонкорт не отойдет ее приемной дочери.

– Я вижу, что вечер обещает быть ясным; прогуляюсь-ка я немного, поброжу по окрестностям, – сказал он, избегая прямого ответа. – Вероятно, к этому времени наши гости уже уберутся восвояси и мы сможем больше поговорить по душам.

Дождь пошел на убыль после заката, но ночь была облачной; и свет луны, смягченный и рассеянный за облачной вуалью, освещал землю бледным серым светом.

Темная фигура вышла из двери коттеджа Джона Смита, стоящего на берегу реки, и торопливо направилась к Западному Энделстоу, идя легкой поступью. Вскоре, выйдя из низины, он повернул за угол, прошел по следам, оставленным колесами повозки, и увидел церковную башню, что он искал, которая четко обрисовывалась впереди на фоне неба. Менее получаса прошло с того времени, как он вышел из дому, и вот он уже одним махом одолел перелаз кладбища.

Разрушенная несимметричная ограда была так же, как и всегда, неотъемлемой частью старого холма. Трава была по-прежнему высокой, могильные камни имели в точности те же очертания, кои прошедшие годы избрали придать их поверхностям, изменив их первоначальную форму, каковую вытесал Мартин Каннистер и дед Стефана до него.

По окрестностям прокатился звон, исходивший оттуда, где находился Касл-Ботерель. То был бой часов на церковной башне, далеко разносящийся в царившей тишине, и казалось, что он доносится от башни, рядом с которой он находился, коя, окутанная в пелену своего одинокого молчания, уже давно не подавала таких признаков жизни.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять.

Стефан старательно пересчитал удары башенных часов, хотя он и до этого прекрасно знал, который час. Девять часов. Это было время, которое сама Эльфрида назвала наиболее удобным для того, чтобы встретиться с ним.