— у Врана-то в деревне мужья с жёнами советовались, а не наоборот. Старейшины всё решали, и ни одной женщины среди них не было — но лес с ними, лес с деревней, понял Вран давно, что с ног на голову всё у лютов перевёрнуто.

Но чтобы брат ближе мужа был?..

— Затем, что слишком много вопросов ты задаёшь, Вран с Белых болот, — отвечает Бая, у деревьев останавливаясь. — Можешь стариков наших как-нибудь порасспрашивать, если так занимают тебя истоки обычаев наших… Смотри — может, завтра туда волками пойдём.

Кивает Бая на лес, соснами тонкими перед ними раскинувшийся, — и не на Врана смотрит, а туда, в даль, зеленеть начинающую.

И спокоен лес в темноте ночной, в свете луны мягкой — и совсем он Врану опасным уже не кажется. И с трудом Врану верится, что водил его Чомор там кругами, что плоть его безжалостно рвал, что погубить его там хотел — может, почудилось это Врану, приснилось, привиделось?..

— Сама ты об этом заговорила, а теперь за вопросы меня упрекаешь, — замечает Вран. — И почему это — «может»? И сейчас бы я волком резвым с тобой хоть на край света отправился, если бы нож мой со мной…

…был…

Шагает Вран за дерево, чтобы Баю обойти, в глаза ей заглянуть — и преображается лес.

Мгновенно.

Словно всё это время Врана и ждал.

«НЕТ?» — раздаётся рокот до боли знакомый.

Темень — хотя мерцала только что луна на небе чистом. Холод — до костей пробирающий, кожу обжигающий. Тишина мёртвая.

И тень огромная, из деревьев сросшаяся, шаг второй вдалеке завершающая, шаг к Врану, на него шаг, на тело его, хозяину ненавистное, на душу его вторую, из груди Травного вырванную…

Отшатывается Вран назад — с такой силой, с таким страхом, что едва на землю не летит.

И снова улыбается ему лес спокойствием мирным. И снова и луна на небе появляется, и звёзды, и никаких великанов в гуще деревьев нет, и никакое «НЕТ» гневное в ушах не гремит.

— Вран? — тревожно Бая спрашивает. — Что? Что такое?

Не заходила Бая сама в лес — на границе стояла, а теперь и вовсе к Врану подскочила.

Не заходила.

А в прошлый раз сама Врана через лес к болоту вела.

Так вот в чём дело.

Не позволяет Вран страху сердцем своим окончательно завладеть, не даёт себе опомниться — проверить ему нужно догадку свою как можно скорее. Ничего он Бае не отвечает, просто за руку её здоровой рукой хватает, за собой тянет — и границу эту проклятую, первым деревом отделяемую, пересекает.

И ничего не происходит.

— Ещё одна задачка, — понимающе ему Солн говорит — и не удивляется уже Вран его появлению. Ничему уже Вран не удивляется. — Кажется, не очень-то тебе в лесу рады, а, Враша?

— Да, — отвечает Вран негромко. — Задачка.

— Что? — хмурится Бая. — Вран. Вран! Какая задачка?

— Никакая, — говорит Вран, продолжая в глаза Солну смотреть — и крепче руку Баи сжимая. — Никакая, красавица. Устал я… что-то. Наверное, и впрямь мне к Радею вернуться лучше. Как-то… саднят раны мои…

— Ах, саднят раны его, — сладко Солн улыбается. — Ну, если так — то и впрямь отдых тебе нужен. А, как ты думаешь, не саднит дыра вместо души у того, у кого ты её…

Разворачивается Вран — и рывком из леса вылетает.

— Вран!.. — испуганно Бая повторяет.

И понимает Вран, что совсем в хватке медвежьей он руку её стиснул — чуть не вывернул.

— Прости, — поспешно пальцы он размыкает, опомнившись. — Прости, просто я… вспомнил как… как раны эти…

И говорит он всё это Бае вроде бы настороженной — но почему-то видит перед глазами лицо Солна насмешливое. «Да-да, — сказал бы ему Солн. — Расскажи, расскажи ей, Враша, как раны эти ты на самом деле получил. Только не превратись во Врушу ненароком — знаю я тебя».

Но не может Вран. Не может не превратиться.

И сам не знает, не спрашивает ведь Бая, ничего не спрашивает, зачем говорит:

— Люди…

— Люди, — повторяет Бая.

И сочинил Вран уже сказку новую — о том, как люди обезумевшие никаким рассказам его о лютах не поверили, ни к каким увещеваниям его прислушиваться не стали; как услышали они только, что сам Вран лютом стал, а, значит, и волком; как схватили они его, и пытали, и хозяина серого призвать заставляли, и сопротивлялся Вран, и вырывался, и чудом спасся, и гнались за ним, и стрелы летящие кожу его рассекали, и не помнит он, как до опушки добрался, и только лес его спас, потому что в лес уж они не пошли — испугались, наверное…

Но смотрит Вран на плащ свой на плечах у Баи, которым Бая кровь с лица его на этой самой опушке вытирала — и не сходят с его языка сказки новые. Не сейчас. Может, завтра. Может, и вовсе удастся ему с Баей разговоров этих избежать… Хотя бы с Баей…

— Люди мне этот плащ дали, — вместо этого Вран говорит. — И к Чомору этот мусор. На, забирай! Не человек я больше!

Улетает плащ, с Баи Враном сорванный, за границу леса. Тряпкой скомканной на одной из ветвей низких повисает — да так там и болтается. А Вран ждёт. Ждёт, сам не зная чего.

Но никак Чомор на поступок его не откликается.

— Да уж, — тянет Бая через некоторое время. — Точно тебе отдохнуть не помешает.

И должен Вран признать: не только он рассмешить её в час даже самый трудный способен.

Потому что и ему от слов её смешно становится — хотя, казалось бы, какой ему сейчас смех?

Глава 13. Красная рубаха

— И это что, по-твоему, стиранное? — сурово Врана Бушуй спрашивает. — Где ты это полоскал — в проходе своём заднем, что ли?

Раздаются смешки хриплые, даже Нерев сдавленно хмыкает — впрочем, тут же замолкая, взгляд тяжёлый Врана поймав.

— Там же, где и все остальные полоскали, Бушуй, — как можно почтительнее Вран отвечает — да только не очень-то искренней почтительность эта выходит, и чует это Бушуй сразу. — И так же. За другими я смотрел, всё в точности, как они, повторял, ни одного движения лишнего не сделал.

— То ли слепой ты, то ли руками собственными пользоваться не умеешь, — фыркает Бушуй. — Что, не способен волк наш новоявленный портки старческие постирать? Я тебе не две, не три задачи задал — одну дал, и с ней ты не справился. И что ты хочешь,