и что с того, что чуть не разорвал олень рогами лютицу молодую, которую они прямо под копыта ему вытолкнули? Зато как смешно визжала она…

К закату день уж близится, золотится болото скромно, и воздух мягкий такой же, как и свет солнечный, — опасное это спокойствие, конечно, если под ноги не смотреть. Топь — она всегда топью остаётся, в какие бы цвета она себя ни раскрашивала. Перепрыгивает Вран с кочки на кочку, чутко следя, чтобы на нужные места его сапоги наступали: так и не появилось у него, к сожалению, чуйки волчьей, благодаря которой не глядя по любой местности ходить можно. Может, и нет волшебства никакого в чуйке этой — так, во всяком случае, Вран себя успокаивает. Может, просто с детства этому люты учатся, вот и вся загадка.

— А Зорана с Гораном покликать? — спрашивает у него за спиной Верен.

— Ну и где ты их кликать собираешься? — фыркает Нерев. — Если нет их у стариков — то и не будет, хоть за шкирки их туда тащи. Или ты силами с ними помериться решил?

— А хоть бы и помериться, — с вызовом Верен отвечает. — А хоть бы и помериться, Нерев! Хватит с меня — запихнула их Лесьяра к нам, сказала, что помогать они нам будут — и где помощь их, где они вообще? Почему ни старики их не видят, ни мы — в лесу разве только, вепрей обожравшихся, которых они никогда в дом не приносят?

— Потому что не для помощи их к нам Лесьяра запихнула, а в наказание, — устало Нерев отвечает. — И не хотят они наказание это исполнять. Неужели не ясно это?

— Ясно, но…

Оборачивается Вран. Останавливается.

Задевают его слова Нерева почему-то. О «наказании».

— В наказание? — перебивает он Верена. — Занятно. Значит, всё-таки не просто так горшечниками становятся? Что-то не слышал я никогда о детали этой любопытной.

— Понятно, что не слышал, — хмыкает Нерев. — Никто тебе прямо не скажет: а тебя я в дерьме стариковском на всю жизнь оставшуюся копаться засуну, потому что…

— Нерев, — сердито Верен говорит. — Всё, хватит. Не туда тебя опять уносит.

Пожимает плечами Нерев — мол, не туда, так не туда.

Но видит, видит Вран в глазах его зелёных, ничуть солнцем предзакатным не согретых: есть Нереву что сказать.

— А вы-то как в горшечники угодили? — словно невзначай Вран любопытствует. — Со мной-то всё ясно, с Гораном и Зораном — тоже, чуть ли не в ладоши их родители хлопали, мне сам Горан рассказывал, когда их к старикам «смиряться» отправили. И вас Лесьяра… недолюбливает?..

— Не нас, — качает Нерев головой. — Родителей наш…

— Нерев!

Раздражённо Верен Нерева в плечо толкает, вновь с покорным безразличием Нерев рот закрывает. Нет, так не пойдёт.

— Верен, — мягко Вран говорит. — Ты лучше вещи стариковские из болота подбери, которые обронил я. А то потонут они ещё, что мы Бушую с Ладой скажем?

— Какие ещё…

— Вот эти, — спокойно отвечает Вран. Размахивается — и всю кучу тряпья подальше от себя отбрасывает.

— Больной?! — вскидывается Верен. — Ты что делаешь? Ну я тебе сейчас…

— Да задрал ты уже со своими «я тебе сейчас», — морщится Нерев, ловко его за живот перехватывая. — Что-нибудь ещё умеешь, кроме как кулаками махать? Ага… — и кулак гневный веренский Нерев перехватывает, усмехаясь, — …вижу, не умеешь. Верен, лесом тебя прошу — сдрысни ненадолго. Я хочу об этом рассказать. Я хочу, слышишь? Долго ты мне будешь рот затыкать?

— Рот я тебе… затыкаю… потому что ничего хорошего из него не выйдет, коли не прервать тебя вовремя! — пыхтит Верен, тщась из хватки Нерева вырваться — но крупнее Нерев его, и бесполезное это занятие. — Зло твоей души каждый раз касается, когда вспоминаешь ты об этом! Неужели не чувствуешь ты?

— Ну уж ты явно получше меня мою же душу чувствуешь, — закатывает глаза Нерев, Верена от Врана разворачивая и в спину толкая. — Иди, добродушный ты наш, продышись.

Отлетает Верен от толчка этого, шатает его вбок — думает Вран, что на землю топкую он шлёпнется, но, видимо, не в первый раз уже это Нерев делает — хорошо он силу свою рассчитал. Удерживается Верен на ногах, через плечо на Врана с Неревом зло оглядывается:

— Ну и… ну и ладно, давайте, говорите, о чём хотите! Только ничем хорошим это…

— Ты про плащ ладин не забудь, к дому самому он отлетел, — зевает Нерев. — Как дитя малое порой. Хорошо ему Лесьяра на уши присела — всё он делает, что она скажет.

— А тебе, значит, не присела? — задумчиво Вран спрашивает, стараясь Верена не замечать.

Смотрит Верен на них с отчаянием, потом на землю сплёвывает — и правда за вещами назад идёт. Не очень, конечно, красиво получилось: неплохой Верен малый, весёлый, искренний, только чересчур вспыльчивый временами. Как ребёнка и впрямь Вран обидел — но слишком уж новости занятные тут раскрываются.

— Присела, да, видать, не досидела, — отвечает Нерев. — А, может, права она, и есть во мне что-то родительское — уж не знаю, не мне судить. Верен-то, душа чистая, всем всегда доволен, всё ему всегда так: к старикам приставили — ну и что с того, забавные у нас старики, столько всего знают — заслушаешься, и старший наш всегда говорит: на пользу это вам, а не во вред. Но что я-то поделать могу, если ничего хорошего в этом не вижу?

Дрогает голос Нерева раздражённо, морщится он досадливо — а Вран лишь кивает понимающе:

— А кто видит-то, Нерев? Уж не знаю я, чем там брат твой заслушивается — храпом али пердежом старческим? Не лучшие это звуки для души расцвета, да ещё и единственной. Поэтому, что ли, Лесьяра всех в горшечники записывает — потому что по одной душе у каждого из нас, не милы ей однодушники?

Моргает Нерев озадаченно.

— Не… не знаю, — говорит он неуверенно. — Не задумывался я об этом как-то… Да, забавно. Но, думаю, в нашем с братцем случае всё проще. Ушли наши родители после рождения нашего к людям в деревню, с Лесьярой что-то не поделив — вот и вся история. И решила Лесьяра, видно, что и мы такие же порченые, как и они. Кровь не водица. Ждёт чего-то от нас Лесьяра, от меня, от Верена — смотрит на нас косо, улыбается через силу, когда Верен ей глупостями своими хвастать начинает. А вот я такого зайца для стариков сегодня поймал… а вот мне такое сегодня Лада сказала — прирождённый ты охотник, хоть и все мы ими рождены… Считает