Один отчет чего стоит.

Осляпкин и вошел, как и был, бочком, прижимая обе руки к груди. Вошел и дверь закрыл. Уставился на Калерию круглыми несчастными глазами. С прошлой беседы он изменился мало, разве что ныне облачен был не в домашнее, но в спецовку, пусть и чистую.

– Я… хотел сказать вам спасибо большое.

– Пожалуйста, – осторожно ответила Калерия, прикидывая, как бы отказаться от благодарности, которую иные люди спешили выразить в материальном, так сказать, воплощении.

– Все переменилось… как вы и говорили. Больше не ругается, – Осляпкин расплылся в счастливой улыбке. – А тут… еще говорит, что ребеночка бы завести. Я ее на ребеночка долго уговаривал, а она все отказывала.

– Рада за вас.

– Только вы не подумайте, что я вас за этим всем беспокоить… это я так… – он вновь замялся и сделал глубокий вдох, собираясь с духом. – Вы извините, пожалуйста, если оно не к вам, но вы как человек знающий…

– Что случилось? – спросила Калерия.

– Дух неупокоенный.

– Дух?!

Осляпкин закивал.

– Я уж его отваживал, отваживал… и в клуб писал жалобу. И Галочка к ним тоже ходила ругаться, что по-за них у нас теперь дома покою нет. И на меня тоже ругалась, но так… не всерьез… он вроде и не сильно мешает.

– Дух? – еще раз уточнила Калерия. – Неупокоенный?

– Ага… я-то сперва что подумал? Дом-то старый, еще до войны поставленный. Я его, конечно, подправивши, а все одно… скрипит. Дерево рассыхается и скрипит. Но оно иначе скрипит. Как дерево. Понимаете?

– Нет, – честно призналась Калерия.

Осляпкин же почесал за ухом.

– Дерево, оно как скрипит? «Сквик-сквик». А тут иначе. «Сквир-сквир». И главное, когда?

– Когда?

– Под утро. Как самый сон, он и начинает скрипеть. И будто кто-то по дому ходит. А вчера еще окно открыл.

– Дух?

– Я понимаю, что это звучит… не по науке, – признался Осляпкин. – Я помню, что дух суть нематериальное явление, которое на материальный мир воздействовать способно лишь опосредованно, да и то в местах высочайшей концентрации силы. Но… окно-то открытое! А я закрывал.

– Что еще? – Калерия подавила вздох.

Разбираться надо.

Нет, в появление неупокоенного духа она не верила.

– Так… инструмент мой кто-то брал. Двигал. И еще заготовки. Ножки для табурету кто-то переложил. Я-то как складывал? Сперва та, которая с сучком, его зашлифовать надо было, и вовсе подумывал заменить, но дерева хорошего мало. Для столярной-то работы нужно сухое, причем не быстрой сушки, а естественной, чтобы пару лет полежало. Вот… и найти непросто. Да. Потому и думал, что зашлифую. А перебирать стал, так она не первою, но в серединке лежит. Вот, – он вздохнул и решился сделать еще шажок. – Я бы ничего, но Галочка тревожится…

– Разберемся.

– Еще и говорить стал, – Осляпкин окончательно успокоился.

– Дух?

– Я вчера домой пришел пораньше. Думал, Галочке сюрприз устрою… мне тут… чеки дали… в «Альбатрос». А там пальто есть. С меховым воротником. Красивущее… как раз для Галочки. Я вот денег взять и заглянул, пока не забрали-то…

– Без примерки?

– Я Галочкины размеры хорошо знаю, – почти обиделся Осляпкин. – Не в первый раз так… а он мне и шепчет, мол, верни.

– Что вернуть?

– Не знаю, – Осляпкин покачал головой. – Потом в глазах все помутнело. Я очнулся, а духа нет. И чеков нет. И как быть? Хорошо, Галочке не говорил, она бы расстроилась…

Осляпкин потер шею.

А Калерия поднялась. Дух? Духи существа на диво пакостливые, и, против утверждения, на мир материальный они вполне себе воздействовать способны. Однако духам чеки в «Альбатрос» без надобности.

– Не шевелитесь, – попросила она, разминая пальцы.

И Осляпкин замер, уставившись круглыми своими глазами, моргая часто-часто. Он втянул голову в плечи и видно было, что ему страшно, хотя ничего-то в себе страшного Калерия не видела.

А вот поди ж ты.

Она обошла его кругом.

– Голову чуть наклоните, – попросила, коснувшись этой вот крупной головы, на затылке которой проклюнулась еще одна лысина, грозившая в скором времени разрастись и слиться воедино с высокими залысинами на лбу.

Калерия коснулась мягкой кожи, и Осляпкин вздрогнул.

– Больно?

– Н-нет.

– Совсем?

– Совсем.

– А когда очнулись, тоже больно не было?

– Н-нет, – он позволил себе головой покачать.

Шишек не наблюдалось, царапин тоже, из чего можно было сделать вывод, что неизвестный, напавший на Осляпкина – и отнюдь даже не дух, но существо материальное, – по голове его не бил. Стало быть…

Калерия принюхалась.

Ингвара бы позвать, но он опять на усиление пошел. Хотя… тонкий аромат магии еще держался, мешаясь с запахами лаков и железа, сырого дерева и человеческого тела.

Стало быть, действовали тонко.

– Пить хотелось? Когда проснулись?

– Д-да…

– Сильно?

– Две кружки выпил, – признался Осляпкин.

Что ж, пожалуй, стоило порадоваться, что этого бедолагу вовсе к праотцам не отправили.

– А еще он сказал, что если не верну, то хуже будет… вы уж разберитесь, – голос Осляпкина прозвучал на редкость жалобно. – А то Галочка волнуется.

На улице Святослав поймал себя на мысли, что ему нравится. Определенно нравится вот так, просто идти, сжимая в ладони хрупкую детскую ручонку.

– А там, смотри, листья уже красные! – Розочка при каждом шаге подпрыгивала, крутилась, порой успевая обежать вокруг и матери своей, и Святослава. Ее же подруга, напротив, изо всех сил старалась быть незаметной. Она и дышала-то через раз, то ли опасаясь, что если о ней вспомнят, то отошлют в сад или домой, то ли просто не желая спугнуть момент. – А еще вон, вон… машина!

Розочка застыла в восторге, ибо машина, медленно двигавшаяся вдоль дороги, и вправду была на диво хороша: черна и длинноноса. Она сияла лаком и хромом и видом своим внушала трепет.

И тем удивительнее было, что чудо это остановилось рядом со Святославом.

– Доброго дня, – сказала Эвелина, открыв дверцу. – А вы куда?

– В «Детский мир», – Святослав вдруг почувствовал себя на редкость глупо. А еще вдруг стало страшно-страшно, и страх этот иррациональный почти парализовал волю. – Маша, успокойся.

Он послал встречную волну силы, отметив, что от блока его остались одни воспоминания.