Всю следующую субботу Имо как заведенная просила поехать в ближайший город и купить запись о «твоем лице». Я был тронут ее настойчивостью истинного фаната. Так что мы присоединились к очереди родителей с детьми, которые наперебой требовали песню о «твоем лице». Когда мы подошли к стойке, улыбчивый продавец сказал Имо: «Вам очень повезло, юная леди, это наша последняя пластинка», и протянул хит Джо Долса «Shaddap You Face»[68]. Папочкина радость сияла.

Вскоре после этого другая песня обогнала нас на пути к первому месту. Я позвал Марти на Белгравийскую ярмарку, ныне не существующую ежегодную обязательную благотворительную вечеринку, которая проводилась прямо на площади Белгрэйв. Там была цыганская предсказательница будущего, чьи услуги стоили бешеных денег. Мы с Марти решили, что отплатим за предсказания своими сверкающими пятками. Будущее Марти представилось легким и беззаботным. Но не мое. «Вы должны немедленно поменять профессию», – с болью сказала предсказательница, сверкнув золотым зубом, который, вероятно, был покрашен краской на один вечер. Неудивительно, но мой трюк с исчезновением после сеанса не удался. Вокруг было полно белгравийских парней в смокингах, так что я, ужасно стесняясь, объяснил свое бедственное положение.

«Может ли стоимость моего визита к цыганке засчитаться в качестве налога на отказ от старой профессии или стать вкладом в мое новое дело?», – спросил я.

Вперед вышел какой-то парень: «Я мог бы вам помочь. Я работаю старшим налоговым инспектором района Белгравия».

Проблема с «Расскажи мне» заключалась в том, что все думали, будто у меня есть идея для полноценного мюзикла, а у меня ее не было. Долгие годы продюсеры предпринимали попытки превратить наш мюзикл в полноразмерное шоу, чему я всегда сопротивлялся, так как ни одна из них так и не увенчалась успехом. Одной из наиболее настырных оказалась Ширли Маклэйн. И ее внимание очень польстило мне, потому что я давно был ее фанатом. Дон припоминает, что во время одной из наших поездок в Нью-Йорк Джек Розенталь зашел к нему поздороваться и узнать, как дела. Дон не ответил. Он ухмыльнулся и включил автоответчик со следующим сообщением: «Привет, Дон, это Ширли Маклейн. Почему ты никогда не перезваниваешь?».

Мы с Доном встречались с Ширли несколько раз. Она рассказывала о своих насыщенных предыдущих жизнях и, как шутит об этом Дон, как гибель на гильотине в пятнадцатом веке сказалась на ее летней простуде. Все эти обсуждения с восхитительной Ширли ни к чему не привели. Совершенно очевидно, что «Расскажи мне» никогда и не предназначался для широкомасштабного шоу.

1980 год запомнился не только премьерой «Расскажи мне», но и еще одним важным событием – нашей первой встречей с Кэмероном Макинтошем 24 января 1980 года. Прежде чем начать рассказ, хочу отметить, что события, предшествующие нашей встрече, были далеко не благоприятными. А именно, Кэмерон на весь Вест-Энд заявил о том, что хочет меня убить. Конфликт возник в 1978 году на вручении премии Лоуренса Оливье. В те дни премия не была известна как «Оливье», а носила название SWET (Society of West End Theatre) – награда, присуждаемая театральным обществом Вест-Энда. Позже, Общество решило сменить название на более благозвучное – «Веджис» (Wedgies), в честь чаши из фарфора Веджвуд (Wedgwood), которая временно вручалась в качестве награды. Наконец, было принято решение почтить память Лоуренса Оливье, и теперь желанным трофеем стал бронзовый бюст Оливье в роли Генриха V.

В том году церемония проходила после ланча в кафе «Роял», и была настоящим кошмаром. Хал Принс был в Америке и не смог присутствовать на церемонии, поэтому, когда мне вручали премию за «Эвиту» как за лучший мюзикл, я выразил свое сожаление о том, что Хала нет рядом, чтобы достойно организовать церемонию. На мгновение мне послышалось какое-то недовольное ворчание в глубине зала, но так как это была последняя награда за вечер, мы с Сарой отправились в бар «Оскар Уайльд», прихватив наш фарфоровый приз, который, в итоге, разбился. На следующее утро мне позвонил Дэвид Ланд, он находился в приподнятом настроении. Он радостно сообщил мне, что продюсер вчерашнего неудачного фанданго пожелал мне смерти через повешение и четвертование, и чтобы, желательно, куски моей плоти были разбросаны по Шафтсбери-авеню в качестве предупреждения другим неблагодарным театральным выскочкам. Стоит ли говорить, что этим продюсером и оказался Кэмерон Макинтош.

Еще больше года разные варианты моего потенциального убийтсва были предметом шуток между Дэвидом Ландом и Кэмероном Макинтошем. Дэвид смаковал каждую минуту. Наступил 1980, и я подумал, что пора уже примириться с этим Макинтошем, прежде чем Дэвид переусердствует с шутками и снова заработает себе грыжу. Поэтому я пригласил Макинтоша на обед. Проблема была том, что я ничего не знал об этом человеке, кроме того, что он занимался постановкой классических старых шоу, одно или два из которых вышли в Вест-Энде, и пришел к выводу, что он был невероятно вспыльчивым и старомодным человеком.

Ему было около шестидесяти лет, довольно худой и морщинистый, он говорил с сильным шотландским акцентом, носил твидовый пиджак с кожаными вставками на локтях, и иногда щеголял в галстуке-бабочке розового, а еще чаще, желтого цвета, что, вероятно, должно было подчеркнуть его связь с театральным миром. Я даже задавался вопросом, носил ли он усы. Потом передо мной встала проблема, куда вести этого юношу на обед. Что, если он строгий трезвенником? Его угрозы в мою сторону предполагали, что он может быть не чужд крови и громогласных проповедей. Опять же, что, если этот Макинтош неравнодушен к виски и придет в восторг от девушек из кордебалета Burns Night? А вдруг он скрытый гомосексуалист? Во всяком случае, мне было очевидно, что он не большой любитель городской суеты, и я разузнал, что он предпочел бы быстрый ланч, чтобы успеть на поезд до Абердина или еще куда-то на север, чтобы успеть к домашнему чаепитию. Поэтому я решил обезопасить себя и забронировал стол в закрытом мужском клубе «Савиль», предупредив Бидди и Брайана, что вернусь к половине второго.

Но, когда в половине седьмого вечера я в изрядно помятом виде наконец выкатился из ресторана, я был готов сообщить им, что собираюсь писать полноценный мюзикл про кошек.

КОГДА ВСТРЕЧАЕШЬ родственную душу, забываешь о времени и месте, ну, возможно, не о месте, но я не помню, чтобы еще когда-то время пролетало так быстро, как в тот вечер с Кэмероном. Я встретил единственного британца, который любил мюзиклы так же сильно, как и я. На самом деле, Камерон был помешан на них еще сильнее. В наши дни молодые продюсеры с таким пристрастием – не редкость, но тогда, в 1980 году, таковых практически было. Легенда гласит, что за вечер нами было выпито четыре бутылки бургундского, что не совсем верно. Это было три бутылки и два кира. Тем не менее, к шести вечера, когда раздался телефонный звонок от Бидди с вопросом, откуда забирать мое тело, мы уже успели обсудить судьбу британских музыкальных постановок на несколько поколений вперед.

В Кэмероне меня с самого начала поразил его ребяческий, озорной и заразительный энтузиазм. Я никогда раньше не сталкивался с такой страстной и самоуверенной натурой. У Кэмерона достаточно своеобразное, злое чувство юмора, он отыгрывается на тех из нас, кто потерпел грандиозные провалы. Это привело к игре «око за око»: из забытья восстали мой «Дживс», его «After Shave» и такие провальные проекты как «Via Galactica» Питера Холла и «Thomas and the King» Джона Уильямса. Также я узнал, что свой творческий путь Кэмерон начал с должности помощника режиссера на постановке «Оливер!» и что он был глубоко привязан к Джулиану Слейду и его мюзиклу «Salad Days», о котором, я счел мудрым промолчать.