— У герцогини Орлеанской злой язык, и у вас тоже, — кротко заметила королева. — Его величество достаточно прозорлив, чтобы не дарить своей дружбой недостойных. И если эта женщина сделала мне добро, то я сумею по достоинству отблагодарить ее.

Произнеся эти слова и распространив вокруг себя облако благоухающего аромата, королева сделала изящнейший реверанс дамам, взяла молитвенник и отправилась к своему сеньору и господину, чтобы вместе с ним прослушать мессу. Самые знатные и титулованные дамы последовали за ней. Мадам де Монтеспан осталась в спальне и повернулась к Шарлотте, которая наводила порядок на туалетном столике королевы, расставляя на нем флаконы и баночки, которыми Ее величество только что изволили пользоваться. Мадам де Визе, единственная испанка, оставшаяся при королеве благодаря тому, что вышла замуж за француза, складывала и убирала белый шелковый пеньюар и ночную рубашку. По знаку мадам казначейши она тотчас же покинула спальню.

— А что вы об этом скажете, дорогая? — обратилась мадам де Монтеспан к Шарлотте. — Странное расположение Ее величества, мне кажется, грозит вашему спокойствию.

— Возможно. Но такова воля королевы, и что я могу поделать?

— Мало что можете, я согласна. Змея и есть змея, она проскользнет повсюду. Королева со своей испанской набожностью — лакомый кусочек для этой сладкоречивой ханжи, которая не устает проповедовать добродетель. Она задумала, управляя королем, изменить всю придворную жизнь и превратить Версаль в подобие Эскуриала: у нас скоро будет пахнуть ладаном, орган заменит скрипки, никто больше не будет танцевать, и не останется ни одной хорошенькой женщины — раз и навсегда будет покончено с царствованием ненавистных фавориток. Она без устали говорит с королем о спасении души, направляет его к супружеской постели, и сама тоже спит с ним, делая ему, можно подумать, большой подарок! Как будто женщина пятидесяти лет в постели может заставить позабыть двадцатилетнюю! Страшно подумать, до чего она довела бедняжку Фонтанж, убедив ее последовать за сестрой в Шелльский монастырь.

Шарлотта слушала, ни единым словом не отвечая на яростные филиппики маркизы, но про себя удивилась обвинениям, которые та обрушила на мадам де Ментенон, ведь половина двора и сама несчастная Фонтанж считала, что ее отравила именно маркиза.

Несколько месяцев тому назад бедняжка Анжелика скончалась в парижском монастыре Пор-Рояль, куда ее перевезли перед смертью, монастырь этот славился суровой и аскетической жизнью и больше подходил для образцовой кончины, чем Шелльская обитель, где настоятельницей была ее сестра. Герцог де ла Фейад и герцог де Ноай сообщили королю о приезде больной, и Людовик поехал ее навестить. Фонтанж исполнилось всего лишь двадцать лет, но она стала тенью былой Анжелики. Увидев ее, король не мог сдержать слез, они полились из его глаз потоком, и на бледном истощенном лице умирающей появилась улыбка.

— Я умираю счастливой, — сказала она, — перед смертью я видела, как мой король плачет.

Но Шарлотта не могла ограничиться молчанием, вежливость требовала, чтобы она что-то ответила маркизе, и она произнесла самые простые и естественные слова:

— Насколько я знаю, Фонтанж была очень больна, так и не сумев оправиться после неудачных родов.

— Не без этого! Но Фонтанж, на мой взгляд, — самый красноречивый пример гнусностей лицемерной Ментенонши, которая за два года сжила со света ослепительную красавицу.

Шарлотта могла бы намекнуть неизменно прекрасной Атенаис, что по части гадостей она и сама была не промах, но промолчала — не ее дело было читать наставления маркизе. А та с увлечением продолжала:

— Теперь Ментенонша задумала обвести вокруг пальца королеву, а поскольку наша королева очень податлива, то она с легкостью подчинит ее своему влиянию. И вот, позвольте поинтересоваться, что тогда будет с вами? Ментенонша без промедления добьется, чтобы вас отставили от двора.

— Но почему?

— Потому что вы представляете для нее опасность! Да перестаньте смотреть на меня круглыми глазами и идите сюда.

Маркиза взяла Шарлотту за руку и усадила перед зеркалом.

— Сколько вам лет?

— Скоро восемнадцать.

— Фонтанж было столько же, когда я представила ее королю... Теперь и вам восемнадцать, и вы почти так же хороши, как она, правда, совсем в ином роде!

— Что вы хотите этим сказать, мадам? — произнесла Шарлотта, совсем растерявшись. — Говорят, что вы очень сожалели о том, что представили мадемуазель де Фонтанж Его величеству королю.

— Конечно, сожалела! Кто бы мог подумать, что эта дурочка влюбится в него без памяти! Мозгов у нее не было никогда, а от подарков, которыми осыпал ее король, она потеряла и голову. Она вообразила себя королевой. Да что там королевой! Богиней! А вот вы совсем не глупы. И к тому же ваше поразительное сходство... Я заметила, что в те редкие выходы, когда вы присутствуете в свите королевы, король на вас посматривает...

— Вполне возможно, но, думаю, это потому, что я напоминаю ему одну даму... Глядя на меня, он вспоминает женщину, которую оставил когда-то, и она вынуждена была искать пристанище в монастыре кармелиток.

Мадам де Монтеспан горделиво выпрямилась.

— Куда ей было тягаться со мной! Но если вы захотите, то Ментенон не сможет потягаться с вами! Так! Опять испуганный и изумленный взгляд! Я понимаю, что мои слова для вас — неожиданность, но советую вам над ними подумать...

— Я обо всем уже подумала, госпожа придворная казначейша. Я не влюблена в короля и не чувствую в себе призвания быть королевской фавориткой.

Прекрасная Атенаис от души рассмеялась.

— В ваши годы ни я, ни Лавальер тоже не помышляли ни о чем подобном. Луиза любила Людовика, но она была очень застенчива и старалась держаться как можно незаметнее, мечтая лишь об одном: любить своего кумира, молча и втайне, а вовсе не при звуках труб на площади, где столпились все придворные, как это любит Его величество. Я в ваши годы была фрейлиной Генриетты Английской, первой жены герцога Орлеанского, и была без ума от... собственного мужа. А вы? Вы кого-нибудь любите? Вы мне никогда не признаетесь, но уверена, что — да. Поэтому я и говорю вам — подумайте! Если вы оставите поле боя за Ментенон, она выживет вас из покоев королевы, и скорее всего вы последуете по стопам Лавальер и закончите свои дни в монастыре.

— Я люблю королеву от всего сердца! — воскликнула Шарлотта, и слезы зазвенели у нее в голосе. — И не хочу доставить Ее величеству ни единого огорчения! Если все, что вы говорите, окажется правдой, то я просто покорюсь ее воле, вот и все. Вы видели сами — сегодня она впервые за многие годы была по-настоящему счастлива.

Фаворитка со вздохом пожала плечами, которые все еще были необыкновенно хороши.

— И я в вашем возрасте рассуждала и говорила точно так же. С одной только разницей — мне не грозило изгнание во тьму кромешную.

Шарлотта уже однажды испытала ощущение того, что эта тьма кромешная готова вот-вот накрыть ее с головой. Это случилось совсем недавно, когда она, простившись с герцогиней Орлеанской, Лидией и Сесиль, отправилась одна в Сен-Жермен. Ей предстояло жить в совершенно новом мире, где она никого не знала, где у нее не было ни единой близкой души. Только королевский замок был ей памятен с детства, она любила его нарядный фасад из розового кирпича с украшениями из белого камня каменоломен Шантильи... Но, видно, злой дух, преследовавший Шарлотту, хотел лишить ее и этой последней поддержки. Когда карета остановилась посреди парадного двора, Шарлотта увидела, что и тут ведутся строительные работы не хуже, чем в Версале, — весь замок был в лесах. Похоже, строительство стало у короля настоящей манией! Версаль еще не был закончен, а он уже отдал распоряжение строить замок в Марли, и Сен-Жермен тоже был весь в пыли и в строительном мусоре. Удивительно ли, что Шарлотте стало еще тоскливее, и она с неподдельной печалью вспомнила нарядное великолепие Сен-Клу и ласковый уют Пале-Рояля в преддверии зимы, вспомнила заразительный смех Лизелотты, веселую болтовню в покоях для фрейлин, чудесный парк. К счастью, она никогда не бывала в Бастилии, но ей показалось, что, приближаясь к мрачной тюрьме, она пережила бы что-то похожее — так тоскливо и страшно ей было, когда она шла по двору к дверям замка. Стены, вокруг только стены. Здание в четыре этажа, донжон и часовня, построенная четыре века тому назад Людовиком Святым[70], напоминали колодец и как будто заключали бедную Шарлотту в свои каменные объятия, наполняя ее сердце грустью.