Копылова представляло собой своеобразный котел, в котором варилась вечно ворчавшая социально-трудовая масса, не всегда угодная руководству предприятия. Недовольство базировалось на бытовой неустроенности, несоответствии предлагаемых работ уровню квалификации, задержках заработной платы. Участники оппозиционной группы в Коломне, объединенные понятием «наши», были хорошо знакомы друг с другом, что наводит на мысль, что их оппозиционизм был ситуативным, связанным с проблемами местного характера.

Копылов понимал, что дело не в нем одном: «Даже Егор Голубков токарь мне сказал, что тов. Кутузов и Голяков были у него на квартире в деревне», говорили, что надо сколотить оппозиционный костяк. Беседовал он с Кутузовым с 8 до 10 часов вечера о «том, чтобы как можно больше соорганизоватъ больше оппозиционную группу как среди рабочих вашего цеха а также среди крестьян и даже меня просил на следующий выходной день отдыха пригласил бы я к себе еще более надежных ребят и мы бы пришли со своим коллегой, т. е. с Голяковым, и побеседовали с вами <…>»[526]. Еще они говорили Копылову – разговор шел, по-видимому, на территории завода, – что «в инструментальной мастерской есть наши ребята, как беспартийные а так же и партийные с которыми они ведут индивидуальную обработку после чего мы вместе пошли домой т. е. тов. Кутузов, Голяков и я. Дорогой мне Кутузов говорил что у него в машино-сборочной есть ребята с которыми можно дело делать так как я с ними уже говорил насчет и оппозиции на что они согласны и поэтому и предложил обрабатывать их <…>». Когда Копылов попросил уточнений, «кто лично эти ребята», то Кутузов заявил, что «можно вести дело» со сверловщиком Баренцевым, уполномоченным Тарасовым, а также «фрезеровщиком фамилия которого Крылов, и с Голубковым Егором»[527].

Голяков познакомился с Копыловым через Кутузова, «который работал с ним вместе в одном цеху. <…> Мы пришли на квартиру, разговор был о настроениях рабочих и о колхозном движении, конечно, обвиняли в этом ЦК партии, и в особенности тов. Сталина <…>». Голяков ушел с впечатлением, что «Копылов человек мало развитый и с нами только соглашался во всем». Разговор был и о «других оппозиционерах»: упоминались фамилии кладовщика главного магазина Коломзавода Панина, фрезеровщика Тарасова, но больше всего говорили об Энко[528].

Карл Адамович Энко – по происхождению латыш из Риги, фабричный рабочий, коммунист с 1917 года. Энко работал до недавнего времени на Коломзаводе в административном отделе контролером. Со слов следствия, «активный участник» группы оппозиционеров, Энко уже не первый раз изъявлял острое недовольство «политикой партии и Сов[етской] власти в вопросе коллективизации и зарплаты рабочих»; совсем недавно Энко «перешел на борьбу против всей системы Советской власти». Старый революционер из Риги, прослуживший 3 года в Красной армии, Энко проживал в поселке Боброво (заводской дом № 156/б, квартира 12), где жила рабочая элита – те, кто очень нужен руководству Коломзавода, те, кого нельзя было потерять.

18 июля 1930 года конторщик, а ныне начальник административного отделения и заведующий делопроизводством Коломенского завода Н. С. Бурцев (проживал в Коломне, улица Левшина, 17, кв. 1) был вызван на допрос. Бурцев добавил биографических деталей: Энко жил в Сибири «вместе с моей женой и ее первым мужем, <…> в каком городе, не знаю. Не было на сей счет разговора. Энко мне является родственником, муж сестры моей жены. <…> Связь моя с ним была исключительно на заседании Автодора», – имелся в виду кружок автодорожного общества, в котором обычно участвовали те, кто мечтал иметь автомобиль, что было недосягаемой роскошью для того времени, – «и, как говорится, раз в год по обещанию бывал у него или он у меня, а иногда и встречались у матери». Ничего крамольного за Энко Бурцев не замечал. «За все время я не замечал за ним никаких шатаний и колебаний, а иногда даже разъяснял мне некоторые вопросы, это было зимой 1929 года». До получения инвалидности – ему диагностировали туберкулез легких – Энко работал контролером в административном отделе Коломзавода. Превратившись из рабочего в служащего и лесника, став в свои сорок лет чуть ли не стариком, Энко озлобился.

Впрочем, за всем этим Бурцев наблюдал издалека. «За время его инвалидности я его [Энко] довольно-таки большой промежуток не видел, он был в санатории, а я не имел возможности быть у него и не считал нужным, ограничивался лишь приветами. Месяца 2–2,5 я виделся с ним, и насколько помнится мне, он негодовал на то, что его не отправляют на лечение. О чем еще мы говорили, я не помню»[529]. Лечение было в то время одним из фетишей пролетариата – во многом советская власть была привлекательна для тружеников вроде Энко как власть, которая улучшит, а вернее, создаст с нуля почти не существовавшее здравоохранение для рабочих и спасет их от профессиональных заболеваний. Как раз в это время посреди старой Коломны строилась огромная клиника – она откроется в конце 1930 года, – но в целом лечить трудящихся в Коломне никто не собирался. «Санаторий» от Коломзавода был тем, что в более поздние советские годы назвали бы «домом отдыха», но и туда, в царство свежего белья и трехразового диетического питания по часам, попасть, тем более на целых два месяца, было большой привилегией. Впрочем, Энко с его опытом жизни в более зажиточной Латвии явно было с чем сравнивать свой нынешний быт.

Партстажем Энко не отличался от Копылова: партийный билет ему был выдан в 1917 году, но он говорил всем, кто готов был слушать, что он политикой занимается с 1913–1914 годов, рассказывал, как еще до революции разбрасывал революционные листовки. В партийной жизни Энко принимал самое активное участие, был членом местной контрольной комиссии, успешно вел пропаганду среди рабочих, пользовался авторитетом.

На оппозиционный путь уже не юного латыша подтолкнул Кутузов, сам признававший на следствии: «По его [Энко] словам, он раньше связи с оппозицией не имел». Когда началось ворчание и ропот, «я лично <…> поддерживал уклонистские настроения Энко; хотя от выражения определенных устных установок я воздерживался, но своим поведением и продолжением знакомства способствовал отдалению Энко от линии партии». Познакомились они у Копылова: «Энко рассказывал о партсобрании, на котором он выступал или задавал вопрос критического характера – точно не помню. Чувствовалось у него недовольство, неудовлетворенность политикой партии по отдельным вопросам». Подробней, при другом допросе, Кутузов охарактеризовал частоту и состав встреч: «Повторно встретился я с ним у Копылова в присутствии Голякова. Впоследствии три раза в присутствии Копылова (а может быть и 4). У нас (мы жили вместе с Голяковым) он был <…>