чуть ли не швырнула папочки через стол. Андрей все поймал. Больная… Как она дела фонда ведет?

Я подняла чашку с остывшим кофе, который мы заказали перед началом беседы. Андрей к своему не притронулся. Попрощались, вышли на улицу не за ручку.

— Я уж решила, что ты надумал меня подставить, — скривилась я за углом.

— Подставляешь себя ты сама со всей этой дурью с ребенком. Я тебе это сразу сказал. Еще бы понял, действительно возьми ты этого Диму с Дианой, но инвалида…

— Так возьми. Я тебе это тоже сразу предложила, — уставилась я на него с вызовом. — Напрягаться лень? Ты же с этой бабой не просто спал, ты жил с ней до ребенка. Напрягись ради хорошего дела в послужном списке. Слабо?

— Ты злишься на вчерашнее, да?

Андрей открыл заднюю дверь своего автомобиля и швырнул на темную кожу сиденья разноцветные, такие детские, папочки. Захлопнул ее. Повернулся ко мне. Я к тому времени успела закусить губу, которая вдруг началась трястись. Вдруг, но совсем не ни с того ни с сего. Причины для нервов были. Они стояли передо мной, прожигали меня взглядом — вернее, всего одна причина, Лебедев.

— Нет, на сегодняшнее, — вскинула я подбородок. — Мне сейчас было неприятно быть твоей женой, прикинь?

Я даже ногу отставила, но совсем немного, потому что стояла на краю лужи — тротуары разбиты, тут за двадцать лет ничего не изменилось, а тут — чуть ниже головы и чуть выше желудка? Все по-прежнему? Бьется? Чувствует? Или только болит? Хронически.

— Мне тоже. Прикинь? — передразнил меня Андрей. — Мне не нравится врать. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — полное дерьмо, выходит?

— У нас нет будущего, ясно? Прошлое никогда не отпустит, так что нечего начинать…

— Почему? — он не перебил, он приобнял за плечи, да так сильно, что внутри ойкнуло все, что могло, и я сама замолчала. — Потому что ты боишься?

— Чего я могу бояться? — проговорила в миллиметре от его лица, другого выбора у меня не было.

— Понять, что двадцать лет назад ты сделала непоправимую ошибку?

— Если она такая непоправимая, то какого хера ты лезешь ко мне сейчас?

— Потому что я хочу забыть о прошлом, у нас есть сегодня и завтра.

— А послезавтра я улетаю в Австрию, — усмехнулась я, тычась носом ему в нос.

— Она улетела, но обещала вернуться.

— Я ничего тебе не обещала. Я не мужчина в самом расцвете сил, я женщина с большим жизненным опытом, который подсказывает мне послать вас обоих.

— Ну, хоть не один на хуй пойду, а в компании…

— Хватит паясничать на людях!

— А дома можно?

— У нас нет дома. Тот, который был в Питере, сто лет как продан. А калифорнийская конура давно сдана другим. Очнись, Андрей, мы чужие люди.

— А нахрена ты спала со мной?

— Долг отдала. Мы попрощаться не успели…

— А что ты такая разговорчивая вдруг стала? — облизал он потрескавшиеся губы. — Я еще ничего тебе не подписал.

— А ты думал, я спать с тобой буду до финальной подписи? Так получается? Если сейчас на попятную пойдешь, подумай о том, что этот ребенок будет являться тебе каждую ночь, и ты будешь просыпаться в холодном поту…

— Это уже было, — сильнее сжал он мне плечи. — Только это был другой ребенок. Но вот женщина та же самая, знаешь ли…

— Ты ее не знаешь. У меня осталась твоя фамилия, но это не я старая, это я ленивая — как видишь, заморачиваться с документами не хотелось после получения гражданства. Отпусти меня.

— Уходи. У тебя опыт есть. Я тебя отпускать не хочу.

А хочет целовать — я попыталась увернуться, куда там! Стиснула зубы, но ему губ было достаточно. Ну не устраивать же на улице еще больший цирк — как-никак взрослые люди. Хотя бы в моем лице.

— Дурак! — выдала первым делом, получив губы назад.

Схватила его за локти и убрала противные тиски к чертовой матери. Уйти? Хотелось бы — только документы в его машине. Подстраховался, гад!

— Как понимаю, ты теперь потащишь меня к своему адвокату? — вытерла я губы перчаткой, которую успела нацепить еще в кафе.

— Тащат бабу только в постель. К адвокату они сами идут. Если не хочешь идти в суд, нужна доверенность от тебя.

— Сколько это будет стоить? Хоть примерно. Понятия не имею размеры нынешних взяток.

— Тебе это не должно заботить. Это не твои деньги.

— И не твои, Андрей. Это не наш ребенок. Я не хочу, чтобы ты даже одну копейку на Машу потратил. Тебе все вернут. Чтобы у тебя не осталось ни одного предлога, чтобы меня попрекнуть.

— Ты что, совсем больная, Марина?

— Не пытайся манипулировать мною посредством больного ребенка.

— Мне оно надо? Ты чокнутая! В октябре стоит уже шапку в Питере носить, а то из головы у тебя последние мозги выдуло, походу.

— Поехали к адвокату и закончим это дело.

— Это дело даже не началось. Садись в машину, что стоишь?

Не что, а где — забыла про лужу и наступила в нее. Теперь бы сесть в автомобиль, а не в большую лужу.

— Ноги мокрые?

Я ничего ему не ответила, обошла машину и так хлопнула дверью, точно хотела, чтобы железо сложилось и погребло меня под обломками со всеми этими дурацкими проблемами, а Андрей пусть живет и мучается! Гад!

— Будешь и дальше молчать? — спросил через пять минут дороги.

— Мне не о чем с тобой говорить.

— О погоде, неа? О мокрых ногах? Может, колготки с сапогами купим?

— Не надо.

— Марина, не дури! С соплями в оперу не пущають, — усмехнулся водитель моего “автозака”.

— А что это ты так о Суниле заботишься?

— Я о себе любимом забочусь. Ты его заразишь, а мне с ним далеко и надолго вместе идти. Марин, здесь за углом какой-то торговый центр есть. Хоть кроссовки себе купи, что ли?

— Ролики.

— Научилась кататься, что ли?

— Нет. Отстань, ладно?

Но не отстал. Завернул на парковку сарая, облепленного вывесками, как новогодняя елка лампочками. Ну когда же мне станет все это до лампочки? Ну чего я так нервничаю!

Глава 29. Ненавижу

Для начала я не знаю европейского размера обуви, которую ношу. На подошве нынешней точно не выбит номер, а внутренняя бирка давно, поди, затерта. Когда мы вошли в первый попавшийся магазинчик, в котором продавали все подряд, выяснилось, что мой первый муж тоже хранит в памяти все подряд — даже размер ноги свой по факту бывшей жены.

— Ай