Мы провели в Ландсберге 36 часов. Этот отдых, забота, которой меня окружили, вернули мне возможность говорить и двигать руками и ногами. Когда через день после битвы маршал Ожеро отправился в путь по направлению к Варшаве, я смог передвигаться на санях, хотя был еще очень слаб. Наше путешествие продолжалось неделю, потому что штаб со своими лошадьми передвигался короткими переходами. Мало-помалу силы возвращались ко мне, но по мере того, как они возвращались, я чувствовал леденящий холод в моей правой ноге. По прибытии в Варшаву меня поместили в здании, предназначенном для маршала. Это было для меня тем более благоприятно, что я не мог вставать с постели. Тем временем рана на моей руке затягивалась. Синяки, появившиеся на моем теле в результате контузии, начали проходить. Моя кожа вновь приобретала свой нормальный цвет. Доктор не знал, чем объяснить то, что я все еще не мог встать на ноги. Слыша мои жалобы на боль в ноге, доктор решил посмотреть ее. И что же он увидел?.. У меня начиналась гангрена!.. Причиной нового несчастья, которое свалилось на меня в этот раз, был случай, произошедший в годы моей юности. В Соррезе товарищ, с которым мы занимались фехтованием, проткнул мне правую ногу рапирой, на которой не было предохранительного наконечника. Похоже, что мышцы, ставшие очень чувствительными, сильно пострадали от холода в то время, как я лежал без сознания на поле битвы при Эйлау. В результате нога распухла, и именно из-за этого солдату было так трудно снять с меня правый сапог. Нога очень замерзла, и поскольку ее не начали лечить вовремя, то на месте старой раны, вызванной ударом рапиры, началась гангрена. Струп на ноге был размером с пятифранковую монету… Увидев мою ногу, доктор побледнел. Потом он приказал четырем слугам держать меня, вооружился скальпелем, удалил струп и погрузил скальпель в мою ногу, чтобы извлечь из нее отмершие ткани. Он делал это точно так же, как поступают с яблоком, когда вырезают из него гнилые куски.

Я очень страдал, однако не жаловался. Но все изменилось, когда скальпель дошел до живой ткани и обнажил мышцы и кости, движения которых стали видны! Встав на стул, доктор обмакнул губку в сладкое горячее вино и стал выжимать его по каплям на отверстие, которое только что проделал в моей ноге. Боль стала непереносимой!.. И тем не менее на протяжении целой недели мне пришлось утром и вечером выдерживать эту ужасную пытку. Но моя нога была спасена…

Сегодня, когда все так любят продвижение по службе и награды, наверняка получил бы орден офицер, преодолевший те опасности, которым я подвергался, направляясь в расположение 14-го линейного полка.

Но в эпоху Империи подобное проявление преданности рассматривали как столь естественное, что мне не дали никакого креста, а я даже и не подумал о том, чтобы его попросить.

Для лечения раны маршала Ожеро сочли необходимым длительный отдых, поэтому император написал ему, предлагая отправиться на лечение во Францию. Император приказал прибыть из Италии маршалу Массена в распоряжение которого поступили мой брат, Бро и многие из моих товарищей. Маршал Ожеро взял меня с собой, а также доктора Реймона и своего секретаря. Меня пришлось нести на руках, чтобы посадить в экипаж и впоследствии извлечь из него. Тем не менее я чувствовал, что мое здоровье улучшается по мере того, как я отдалялся от холодных мест, приближаясь к районам с более мягким климатом. Моя лошадь провела зиму в конюшнях г-на де Лоне, начальника армейских фуражиров. Маршал направился из Варшавы в Силезию через Раву. Пока мы были в ужасной Польше, где не существовало ни единой мощеной дороги, требовалось от 12 до 16 лошадей, чтобы вытаскивать экипаж из оврагов и болот, среди которых мы двигались. К тому же передвигаться можно было только шагом. Лишь прибыв в Германию, мы оказались наконец в цивилизованной стране, имевшей настоящие дороги.

Наконец мы прибыли в Дрезден и провели 10–12 дней во Франкфурте-на-Майне, откуда в октябре прошлого года мы вышли в поход против Пруссии.

Наконец около 15 марта мы приехали в Париж. Я ходил с большим трудом, рука у меня была на перевязи, и до сих пор я ощущал ужасное потрясение от контузии, вызванной взрывной волной от ядра. Но счастье от встречи с моей матерью и заботы, которыми она меня окружила, вместе с ласковыми дуновениями весны завершили мое выздоровление.

Перед тем как выехать из Варшавы, я хотел выбросить треуголку, пробитую ядром, но маршал приказал хранить ее как достопримечательность и отдал моей матери. Эта шляпа еще сегодня существует, представляя собой семейную реликвию, которую следует хранить и дальше.

Поручения к императору. — Я присоединяюсь к маршалу Ланну. — Возобновление военных действий 11 июня. — Армии встречаются на Алле, при Фридланде

Я провел в Париже конец марта, весь апрель и первую неделю мая. Во время этого пребывания во Франции я познакомился с семьей Дебриер, в которую в скором времени должен был войти после женитьбы. Мое здоровье поправилось, и я понял, что не могу больше оставаться в Париже. Маршал Ожеро направил меня к маршалу Ланну, который очень хорошо принял меня в своем штабе.

Желая иметь возможность наблюдать за передвижениями, которые неприятель попытается осуществить на протяжении зимы, император расположился в местах расквартирования собственных частей, сначала в Остероде, потом в замке Финкенштайн. Оттуда, готовясь к новой военной кампании, он правил Францией и руководил действиями министров, которые каждую неделю посылали ему свои доклады. Папки с различными документами, поступавшие от каждого министра, вечером в среду собирались у г-на Деннье — отца, заместителя государственного секретаря по вопросам войны, а он каждый четверг по утрам отправлял их в Государственный совет, которому было поручено передавать их императору. Но эта служба действовала очень плохо, потому что большинство людей, возивших документы в Ставку, никогда не выезжали из Франции, не знали ни слова по-немецки, не были знакомы ни с монетой, ни с почтовыми правилами зарубежных стран и не знали, как себя вести, переправившись через Рейн. Эти господа не были также привычными к усталости. Их очень быстро утомляло путешествие длиной свыше 300 лье, когда требовалось непрерывно ехать на протяжении 10 дней и 10 ночей. Один из этих посыльных оказался даже настолько нерадивым, что у него украли депеши.

Наполеон пришел от этого в ярость и отправил в Париж эстафету с приказом г-ну Деннье в будущем доверять папки с документами только офицерам, знающим Германию, привычным к усталости и лишениям, которые будут выполнять эти поручения с большей ответственностью. Г-н Деннье находился в замешательстве, пытаясь найти подобного офицера, и в этот момент ему представился я, имея при себе письмо маршала Ланна, который требовал меня к себе. Г-н Деннье был очень рад, что ему удастся обеспечить скорую отправку документов. Он предупредил меня, что я должен быть готов к следующему четвергу, и вручил мне 5 тысяч франков на почтовые расходы и покупку экипажа. Это было мне очень кстати, потому что у меня было мало денег на дорогу.

Мы отправились из Парижа примерно 10 мая. Мой слуга и я были хорошо вооружены. Когда одному из нас приходилось на короткое время покидать экипаж, его караулил другой. Мы достаточно владели немецким языком, чтобы поторапливать служащих на почтовых заставах. Видя меня в военной форме, возницы подчинялись мне гораздо лучше, чем другим посланцам, одетым в штатское. Поэтому вместо того, чтобы затратить, подобно этим господам, девять с половиной и даже десять дней на переезд от Парижа до Финкенштайна, я приехал туда за восемь с половиной дней.