Когда Карлик оглянулся, его лицо, хранившее выражение экстаза и бешенства, было залито кровью. Что сбивало Дона с толку – так это борода. Сквозь время и пространство, вопреки неустойчивой реальности, он наконец-то безошибочно опознал его, как опознавал всегда, – по этой ухмылке, по безграничной ненависти. Перед ним был Бронсон Форд.

Дон проснулся, когда слабый солнечный свет уже начал пробиваться сквозь ветви деревьев; во рту горчило от сосновой хвои и желчи. Туле поднял морду, понюхал воздух и зарычал. Несколько минут Дон разминал мышцы, напряженные почти до судорог, и собирался с духом, чтобы встать на ноги. Без очков мир казался ему размытым и неузнаваемым. Он упрекнул себя за то, что не захватил вторую пару – она осталась дома в ящике стола. Сколько раз Мишель пилила его, сколько раз напоминала, чтобы у него всегда были в кармане запасные очки. Он прислонился к стволу дерева и постарался взять себя в руки, посвятив несколько минут проверке работы компаса. Прибор, похоже, снова работал.

Дон собрал все силы и зашагал вперед, хватаясь за кусты и ветки деревьев, чтобы не упасть. Пока он шел, розовые и лиловые облака, затуманивавшие его сознание, постепенно рассеивались, и он испытал состояние, очень похожее на выход за пределы тела, тысячи раз пережитый людьми и описанный в литературе. Он словно встряхнулся и вышел из ступора, в котором, будто в коконе, прожил много лет, даже десятилетий, из того коматозного оцепенения, которое обедняло и обкрадывало его личность. Он вспомнил о Куйи, этом большом ученом, который погиб в автомобильной катастрофе; о фотографиях, которые запечатлели его смерть; о том, что Рон Хотон обещал передать их своему приятелю для проверки их подлинности. Чем же все это закончилось? Что стало со спецагентами Бимом и Бомом?

После кошмара, пережитого тридцать лет назад в потайных пещерах Мистери Маунтен, Дон совсем потерял рассудок, словно закрылся в своей ракушке, утопив все пережитые ужасы в первобытной топи подсознания. Такие пустяки, как судьба Бима и Бома, загадочные предостережения и фотографии, больше его не волновали. Он стал тихим и спокойным, преданным только своим исследованиям, своей жене и детям.

Мистери Маунтен – всего лишь смутный эпизод, мелькнувший ночью на экране телевизора.

Согласно официальной версии компании, Волвертон пропал во время турпохода, никак не связанного с экспедицией, а доктор Нунан и еще несколько человек погибли, обследуя карстовый разлом в горах. Дона нашли в долине реки неподалеку от лагеря, он не понимал, что происходит, и ничего не помнил – уже второй раз в жизни. Высказывалась версия, что его амнезия была вызвана отравлением – то ли метаном, то ли другим ядовитым газом. У «АстраКорп» хватило средств, чтобы покрыть медицинские расходы и замять дело. Дон безропотно принял объяснения представителей компании о том периоде времени, который стерся из его памяти, точно так же он выслушал и объяснения Мишель. Его чувства оцепенели и атрофировались, он превратился в кроткого, беззубого старика, который боялся ночи и до конца своих дней страдал от диссоциативного расстройства и маниакального бреда.

Бэрри Рурк как-то сказал ему, что ухудшение памяти было побочным эффектом соприкосновения с Тьмой. Петляя по лесу, измученный и израненный, Дон думал о том, что эта избирательная амнезия нужна была и для самосохранения. Его сознание оценило уровень угрозы, которую несло в себе это попрание здравого смысла, и решило притушить огни и вывесить табличку «НЕ РАБОТАЕТ».

Дело ведь не только в том, что произошло в Мистери Маунтен. До этого были и другие инциденты – и в Мехико, и в поместье Волвертон, и бог знает где еще. Целый резервуар скрытых воспоминаний, пузырясь и пенясь, мог таиться в глубине его сознания, такого спокойного на поверхности. Например, несчастный случай, произошедший с Мишель в Сибири, когда перевернулся внедорожник и Мишель попала в больницу в тяжелом состоянии; случай, оставивший на ее теле страшные метки. Дон узнал об этом в тот же день, когда его самого спасли из какой-то глуши в Олимпике. Новость свалилась на него, когда он, завернутый в термоодеяло, сидел на откидном борту пикапа спасательной службы; у него так сильно дрожали руки, что он не мог донести до рта стаканчик пенящегося какао.

Сообщивший про Мишель рейнджер, пожилой немногословный мужчина, не имел ни малейшего понятия о том, как правильно преподносить такие новости. Он крякнул, разгладил поля шляпы и сказал что-то вроде: «Мистер Мельник, ваша жена попала в аварию. Доктора говорят, что случай серьезный. Вот номер, по которому можно позвонить в консульство». Дон, еще не отошедший от шока, пережитого в горах, осознал смысл услышанного только ночью, когда проснулся в панике и начал звать Мишель.

Теперь была его очередь лететь к ней. Как это ни странно, но, несмотря на ужасное волнение за Мишель, несмотря на все пережитые им страхи, вид жены, неподвижно лежащей на ослепительно-белой кровати, опутанной паутиной проводов, закованной в гипс и распятой на подвесах, в первую минуту разбудил в душе Дона всю его бесчувственность; это была настороженность животного, приближающегося к водопою в саванне. Несмотря на травмы Мишель, ее беззащитное состояние и вся атрибутика палаты казались надуманными, словно декорации, которые должны настроить на определенный лад, автоматически пробудить сочувствие… и вытеснить доводы рассудка под действием инстинктов. В этот момент ясного сознания Дону казалось, что в его венах вместо крови течет ледяная вода, но все быстро закончилось, и рассудок заволокло тучами, оставляя место лишь для страха и печали.

Остановившись, чтобы отдышаться, Дон потрепал по голове собаку:

– Туле, мой верный дружище, как ты думаешь, что там сейчас в Турции? Как там бедная Холли?

Воображение рисовало картины всяких ужасов, грозящих Холли. Ей было пятьдесят – столько же, сколько было Мишель, когда на ее теле остались безобразные шрамы. Дон представлял фигуры в капюшонах, размахивающие ножами и пляшущие вокруг огромного костра, пылающего перед обсидиановым алтарем, на котором лежала Холли. «Не было никакой аварии в Сибири. Моя любящая жена лгала мне с самого начала. Ее полосовали каменными ножами, заживо снимали с нее кожу».

Вернувшись в США и достаточно окрепнув, чтобы ковылять, опираясь на палочку, Мишель пресекала любые разговоры об этой экспедиции в тайгу. И никаких отчетов не писала, насколько он знал. Кое-какая ценная информация университету все же перепала, поскольку встречали Мишель с почестями, а вскоре ее ждало повышение, хотя и без особой шумихи. Возможно, именно это имели в виду Бим и Бом, когда называли ее «неприкасаемой» – одной из избранных членов группы, которая связана с Созданиями Тьмы и защищена от внимания спецслужб. Или, более того, пользующаяся поддержкой спецагентов. Так сказать, корова, вручающая мяснику его нож и передник.

Через много лет после той предполагаемой аварии, продираясь сквозь кустарник и почти не видя ничего вокруг, Дон мысленно вернулся к театрализованной сцене в больничной палате и с мрачной ясностью осознал, что его жена, даже находясь в коме, сжимала в кулаке нити, протянувшиеся к его спине; понял, что каждый его шаг после того рокового арт-шоу в 1950-м был лишь очередным па в танце, который она заставляла его исполнять, дергая за эти нити; и что в будущем ничего не изменится. Его так называемое будущее и так называемое прошлое – всего лишь театр марионеток.