Первое время после возвращения в Москву из Парижа Куприн с супругой жили в гостинице «Метрополь», а затем, по совету врачей, они поселились на даче Литфонда в Голицино.

На 7 ноября 1937 года писатель с женой был приглашен на военный парад. Он был в восторге от всего увиденного на Красной площади.

— Таких праздничных, таких радостных улиц, как в Москве в дни праздников, я никогда еще не видел. Так петь, как поют в Москве, так прекрасно и так весело, могут петь люди только в свободной стране. Большое спасибо моим товарищам — писателям за приглашение на Красную площадь. Я никогда не забуду эти часы, которые я провел на замечательном параде, — искренне скажет великий писатель, конечно не знавший того, что творил Ежов и его приспешники по указке высокого кремлевского чиновничества.

Через несколько дней чету Куприных увезли на литфондовскую дачу Союза писателей СССР в Голицино. Как писал уже упоминаемый Ю. Дружников:

«Худой сгорбленный старик с прищуренными слезившимися глазами, поддерживаемый с обеих сторон, шатаясь, вылез из автомобиля, он, к удивлению представителей власти, вдруг бойко крикнул командиру роты, подготовленной для приветствия: «Здравия желаю, господин унтер-офицер!»

«Он не господин, а товарищ командир», — подсказали Куприну компетентные сопровождающие. Троекратное «ура» скомкалось. Из дома вынесли кресло и поставили на площадке…»

В Голицыно он жил ожиданиями писем от дочери, но они не приходили. Выходя во двор, писатель падал на колени перед березками, плакал и целовал их.

В конце декабря 1937 года Куприн с женой переезжает в Ленинград, а лето следующего года проводит в Гатчине, на арендованной даче. Обещали вернуть его дом, где он прожил более десяти лет.

Библиотека Куприна в его Гатчинском доме после революции была разворована, имущество растащено.

В середине августа 1938 года состояние здоровья писателя стало резко ухудшаться. В ночь на 25 августа 1938 года Александр Иванович Куприн скончался. Похоронили его на Литераторских мостках Волкова кладбища в Ленинграде, недалеко от могилы И. С. Тургенева.

Вот так закончилась операция НКВД по выводу, а по существу, по вывозу из Парижа еле живого классика русской литературы.

В середине 1930-х годов от тайных сотрудников ОГПУ, а потом НКВД Скоблина и Плевицкой, по мере их признания и возросшего авторитета в белогвардейской среде стали поступать все более ценные материалы. За четыре года на основании информации, полученной только от Скоблина, ОГПУ арестовало около двух десятков агентов, нелегально заброшенных в СССР, и установило 11 явочных и конспиративных квартир иностранных разведок и РОВС в Москве, Ленинграде и Закавказье.

«Месячное жалованье» «Фермера» и «Фермерши» в несколько сот долларов от советской разведки, по ценам того времени, было довольно прилично. Семейная чета, еще недавно жившая под спудом прозябания, выпрямилась, стала лучше и моднее одеваться, купила небольшой особняк, машину. Таким образом расширялись их контрразведывательные возможности, но возникала опасность попасть под подозрение и своей и французской контрразведок из-за роскошества. Некоторое время эти положительные изменения в материальном отношении прикрывались деньгами, якобы вырученными за концертную заграничную деятельность все еще востребованной певицы Плевицкой. Но когда прекратились поездки в другие страны и Надежда одаривала своим милым голосом бедную как церковная мышь белую эмиграцию, у которой «душа не имела ни шиша», стало труднее объяснять дорогостоящие приобретения.

Но супругам Скоблину и Плевицкой руководство РОВС доверяло.

Скоблин действовал одержимо. Как говорилось в одном из открытых документов нашей разведки того периода, он «…ликвидировал боевые дружины, созданные Шатиловым и генералом Фоком; свел на нет зарождавшуюся у Туркула и Шатилова мысль об организации террористического ядра; разоблачил агента-провокатора, подсунутого нам французами и работавшего у нас одиннадцать месяцев; сообщил об организации, готовившей убийство наркоминдела Литвинова во время его визита в Швейцарию, и т. д.».

Многочисленные провалы в системе заграничных операций РОВС вынудили белую контрразведку провести тщательное расследование. Итог анализа этих материалов был таков: рядом с провалами в числе других фигурировала фамилия Скоблина. Но благодаря разумному поведению генерала во время расследования и с помощью высокопрофессиональных действий советской разведки он сумел отвести от себя подозрения.

Те, с кем он работал и кто его наставлял в нелегальной деятельности, были совсем не «кухаркины дети». Они, прошедшие через тернии революционно-подпольных передряг и лихо закрученных оперативных операций, стояли в вопросах знания психологии и логики гораздо выше белого фронтового офицерства и генералитета.

Хотя полковник из контрразведки РОВС Зайцев настаивал на продолжении более углубленной проверки Скоблина, Миллер одернул его:

— Запомните, Скоблин в первую очередь — корниловец. Он прошел такие испытания на фронтах в битвах за Отечество и с германцами, и с Советами, что у меня есть сомнения в правдоподобности ваших подозрений. Другое дело певица. Она моталась по городам и весям. Пела, как говорится, и вашим и нашим.

— Супруга, что ли?

— Да-да, Плевицкая. Она болталась и с красными и с белыми. И по за границам странствовала. Побывала даже в Америке. Везде ее могли подцепить. Вот ее надо посмотреть более пристально, голубчик, — ворчал генерал-лейтенант Миллер.

— Постараюсь за ней плотнее понаблюдать, — в угоду генералу промолвил полковник Зайцев.

— Уверен, ваши старания не помешают в выяснении истины. Вы теперь должны стать историком, вспять обращенным пророком, чтобы найти ответы в вопросах из прошлого, — философски закруглил мысль председатель РОВС.

— Да уж, слепая, но непреложная закономерность истории отвечать на четко поставленные наши вопросы, — решил и Зайцев ответить заумностью…

Миллер только улыбнулся в ответ на перл своего контрразведчика.

* * *

Середина 1930-х годов.

Немецкое участие в испанской гражданской войне началось летом 1936 года. Немцы помогали националистам в безуспешных усилиях по захвату удерживаемого республиканцами Мадрида. Центр боев затем сместился на северное побережье Испании, где воздушные налеты германцев около Бильбао сломили сопротивление республиканцев и участвующих в боях наших волонтеров. Как на всякой даже малой войне, каковой для Германии была гражданская бойня в Испании, большая страна пытается испытать новые системы оружия и типы боевой техники для проверки ее эффективности. Этой страной был гитлеровский Третий рейх, готовившийся к прыжку на Восток. Для этого нужен был реальный испытательный полигон, каким и явилась гражданская война в Испании.

Так, Гитлер приказал Герингу отправить 30 новых бомбардировщиков среднего радиуса действия — быстрых двухмоторных «Хе-111», которые могли нести на тонну бомб больше и приравнивались по скорости к бомбардировщику «До-17». Дело в том, что старые тихоходные «юнкерсы» — типа «Ю-52» со скоростью до 280 км/час уступали в скорости и маневренности советским самолетам — «ишачкам» «И-15» и часто не выдерживали поединков, сдаваясь на милость победителей. Советские асы с удовольствием охотились за этими бомбовозами и легко расправлялись с ними.