– Паскуда. Какая же ты паскуда, – разозлился Мельников и полоснул лежащего бойца ножом по животу.

– А-а-а-а!!! Никого! Ни-и-и-ко-о-о-го-о-о! А-а-а-а! Бо-о-ольно-о-о!

Рохля прервал этот вопль – добил бойца выстрелом в шлем. Разворотил бедолаге все лицо.

Михаил поднял взгляд и обомлел. За расправой пристально наблюдала маленькая девочка, которая стояла на крыльце больницы. Отец не мог не узнать свою дочь: те же косички, те же алые бантики в золотистых волосах, та же одежда, что была на ней в тот проклятый день.

– Почему ты сделал это, пап? – Юля испуганно попятилась.

– Я… я… я… – Отец все никак не находил нужных слов. – Я…

– Ты не папа?

– Юль, я…

«Этого не может быть. Просто не может быть, – заключил Мельников. – Финиш».

– Мы ждали тебя. Все это время. Ты ушел, но так и не вернулся. Ты же обещал. Помнишь? Почему ты бросил нас, папа?

– Ты не поймешь. Не сейчас. Тебе надо подрасти, чтобы осознать. Осознать, что задача родителя – защищать своего ребенка. Ты поймешь, что я поступил правильно. Что я был прав. Поймешь.

– Защищать? Но разве задача родителя – не любить? Просто любить, пап. Ведь большего и не нужно.

– Прости меня.

Михаил отвернулся и, сдерживая слезы, зашагал к дверям.

Ударом ноги снес их с петель…

…и его ослепило нестерпимо ярким светом…

* * *

Вместо ожидаемого холла больницы, Михаил увидел двор многоквартирного дома. Он без труда опознал это место. Как можно забыть двор дома, в котором прожил последние десять лет?

Но как Припять могла превратиться в Минск?

Еще и так реально: солнечный свет, заливающий улицу, дуновение ветра, шелест листвы, запах свежескошенной травы, – все это было до жути правдоподобно. «Но так не бывает. Не бывает же. Что это? Я умер? Предсмертные галлюцинации?»

Раздалось тарахтение дизельного двигателя…

Во двор влетел легковой автомобиль. Красный «Хендай», номерной знак которого запомнился Мельникову на всю оставшуюся жизнь. Одновременно с тем, как машина неслась по узкой дороге, эту самую дорогу перебегала маленькая девочка. Михаил порывался помочь. Но его ноги как будто приросли к тротуару.

И машина сбила девочку. Покалечила. Приковала к инвалидной коляске.

Второй дубль. Авария происходит вновь.

И вновь.

И вновь.

Снова.

Опять.

Одна и та же картинка.

Словно изощренный садист приковал Михаила к креслу и заставил неотрывно смотреть запись на видеопроигрывателе. А глаза не давал закрыть.

Осатанев от бессилия, Мельников со злобой ударил кулаком по стене. И заплакал. От того же бессилия.

– Успокойся. Садись. – На лавочке у подъезда сидела девушка в черном.

– Ты?

Ее лицо по-прежнему скрывала непроницаемая вуаль.

– Садись, – повторила девушка.

– Хорошо.

– Ты безрассуден. – Она кивнула в сторону детей, что резвились на игровой площадке. – Их жизнь так беззаботна. Они не ведают страха. Горечи потери. Утрат. Лишь ковыряются в песочнице и гоняют мяч. А ты, Миша…

– Откуда тебе?..

– Откуда мне известно твое имя? Брось. Не смеши. И не перебивай. Это невежливо. Через столько пройти. Столько пережить. Стоило оно того? Стоил ли этот путь того, чтобы ты вернулся домой?

– Дело не в возвращении домой.

– Но ведь и оно было не на последнем месте?

– Можно и так сказать. Дело в том, что… что это все моя вина. Я должен был быть с ней в этот день. Я должен был, но меня не было рядом.

– Так вот оно что. Ты винишь себя. Потому и полетел сюда, очертя голову. Ты ведь даже не пытался найти денег на Большой Земле? Не пытался обратиться к кому-либо за помощью. Продать ненужное барахло. Сделать хоть что-нибудь. Не пытался найти альтернативу. Ибо винил себя. Черт, ты, наверное, хотел умереть. Ты искал смерти? Думая, что так искупишь грех. Но ты не виноват. Тебе просто нравится заниматься самобичеванием, Миша. Ты знаешь, что ты не виноват. Что это несчастный случай, от которого никто не застрахован. И ты все равно винишь себя. И вот ты здесь. А что дальше? Ты готов пожертвовать самым дорогим, что у тебя есть, лишь бы осуществить задуманное?

– Почему тебя это удивляет, если ты сама сказала, что я искал смерти?

– Я предположила. Одно дело – нарваться по глупости и сдохнуть в «камине». Другое же дело – осознанно отдать свою жизнь. Ты безумец, Миш.

– Безумцы меняли этот мир. Так что если посмотреть с одной стороны, здорово, что я безумец. – Бывший школьный учитель улыбнулся. – Что до твоего вопроса… Ты думаешь, что это вот все, – он обвел пальцем двор, – самое дорогое, что у меня есть? Моя дочь – вот, что мне дорого.

– Весь мир – абсурд, а Зона – и подавно. Последние месяцы твоей жизни не были абсурдом? – говорила собеседница. – Все эти погони? Перестрелки? Смерти друзей? Бессмысленные войны и кровавые деньги? Аномалии и артефакты, которые нарушают все законы физики? Стоило оно того?

– Знаешь, может, раньше, лет двадцать назад, я бы задался таким вопросом. Стоило ли? Готов ли я идти до конца? Пожертвовал бы жизнью? Но не сейчас. С тех пор как я взял свою дочку на руки в роддоме, все изменилось. Собственное благополучие. Собственное здоровье. Блин, даже собственная жизнь. Все это значит для меня не так много, как благополучие, здоровье и жизнь моей дочери. Понимаешь? Вряд ли. Только родитель поймет это. Поймет ту связь. Я удивлен твоему вопросу. На самом деле. Неужели ты не видела? Если бы я волновался о себе, я был бы в другом месте. Совершенно в другом. И да, я бы безрезультатно обивал пороги клиник, пытаясь добиться дорогостоящего лечения за гроши или что-то в этом духе. Но я здесь. Я не захотел зависеть от других. Ты ошиблась. Я здесь не для того, чтобы сдохнуть и забыть о ребенке. Отмазаться так. Сдох – и черт с тобой. С мертвого не спросишь. Я здесь потому что я взял инициативу в свои руки.

– Я могу ошибаться, – согласилась незнакомка.

– Но кое-что меня гложет. То, что ты отметила. Моя жизнь за эти полгода превратилась в абсурд. В театр абсурда, мать его. В том плане, что… Гриня рассказывает мне о Зоне, о некой тайной комнате, где есть некая штука, что исполнит самые сокровенные желания, а буквально через неделю Юля попадает под машину. Это вынуждает меня лезть сюда. Потом я без проблем прохожу блокпост. Несмотря на то что военные, судя по рассказам сталкеров, всегда стреляют наверняка и гасят новичков сотнями. Я и сам видел кости неудачников на границе. Здесь же я прошел почти без шума и пыли. Я выживал там, где не выживали другие. Сталкеры, у которых уровень подготовки на порядок выше моего. Лис, Скай, Валерьевич, Егор. Они – мертвы, а я – нет. Но ведь у меня было меньше шансов. Как я дошел до Припяти? Бывшие спецназовцы лежат штабелями на подходах к городу, а я здесь. В чем шутка?