– Я могу… могу провести тебя за стены… минуя секиры его северных наемников.

Стоило словам сорваться с губ, как Кормлада тотчас поняла свою ошибку. Она попала в его ловушку.

На ее волосах цвета полночного неба сомкнулась железная рука; она услышала тихий быстрый скрежет – Гримнир свободной рукой вытащил из ножен холодный стальной сакс.

– Ты меня за дурака держишь? – прошипела тварь. Его горячее смердящее дыхание обожгло ей щеку. – Я распотрошу тебя, как рыбу. Вскрою тебе брюхо и заброшу тебя на вершину этого грязного эльфийского камня! – Кормлада хотела ответить, но Гримнир поцарапал клинком ее горло, рассек кожу на шее. Из неглубокого пореза засочилась кровь. – Только попробуй раскрыть эту выгребную яму на роже, и я вырежу тебе новую улыбку! Это он тебя подослал, да? Эта уродливая мелкая крыса провела слишком много времени среди людей. Он позабыл, что истинный сын Балегира впитывает обман с молоком матери. Дай угадаю: я шагну в твое маленькое облако птичек, а когда выйду, с той стороны меня встретят копьем в живот?

Кормлада кивнула.

Гримнир зарычал и отбросил ее прочь.

– Этот дурень и измену толком не может спланировать! Вот такого ты мастерства боишься? Тьфу!

– Я… я могу переместить нас в другую часть замка, – ответила ведьма, кожу которой пачкал ручеек текущей из шеи крови.

– Если я теперь тебе поверю, то буду еще большим идиотом, чем он. – Гримнир напряженно мерил шагами вершину, ловко проворачивая в когтистой руке сакс. – Нет, – пробормотал он. – Нет, мы не сойдемся: ты желаешь ему смерти, а я поклялся его убить – но я не войду в Дублин, зная, что он поджидает меня и готовит мне какую-то скверно продуманную ловушку, и не позволю никому другому нанести ему последний удар. Пф! Прав был старик Хротгар, когда говорил, что Бьярки встанет мне костью в горле, – Гримнир остановился и потряс головой. – Хватит игр! Я встречусь с этой поганью на поле брани, как требует того Злокозненный!

– На поле брани? – повторила Кормлада. Темные губы медленно растянулись в улыбке – к ней наконец вернулось привычное спокойствие. – И кто из нас легковерный тупица? Бьярки и не думает являться на бой, у него и так хватает охотников метать во врага копья. Мой брат Маэл Морда, мой сын Ситрик, Сигурд с Оркнейских островов и Бродир с Мэна – все они поведут на гаэлов дублинское войско. А Бьярки останется только переждать, – она указала на дремавший у серебряной ленты Лиффи город, – переждать, уютно устроившись за крепкими стенами, пока птицы смерти пожинают свои кровавые плоды.

Гримнир повернулся к ней, за спутанными прядями волос налились кровавым безумием и яростью прищуренные красные глаза. Он сжал зубы, клацнул зубами – заходили под кожей мышцы. На сжавшей до хруста рукоять сакса руке побелели костяшки пальцев.

– Значит, я вспорю брюхо Бродиру, отрублю голову Сигурду, рассеку до пояса твоего брата и вырву твоему жалкому сыну хребет, если это хоть на шаг приблизит меня к ублюдку моего брата! Имиром клянусь, я голыми руками разнесу по камню эти стены и убью каждого мягкотелого слизняка, которого за ними найду!

– Тронешь моего сына, – ответила Кормлада угрожающе тихо, – и моя песня оборвет твою судьбу, фомор.

Гримнир фыркнул.

– Мою судьбу соткал кое-кто гораздо могущественнее тебя, ведьма. Но если хочешь спасти своего щенка, убедись, что ваш сброд возглавит Бьярки.

– Это невозможно! У него стальная воля, он не отступится! Как?..

– Стальная? Что за чушь! Воля этого полудурка не сильнее, чем у других. Разве не ты Дублинская ведьма? Напой ему его судьбу, пташка, как хотела напеть мою. Используй свое драгоценное мастерство и вымани его на битву. Остальное предоставь мне. Или хочешь, чтобы я вышел на бой против твоего сына?

И Кормладу, словно пущенная с небес стрела, пронзило осознание того, что после всего рассказанного фомором ее мир перевернулся. Она больше не одна из пешек Полудана, вынужденная играть свою роль из страха перед ним. Она королева, и ей передвигать фигуры на доске.

Гримнир тихо рассмеялся, увидев в ее темных глазах хищный огонек.

– Да, – прошипел он. – Дошло наконец.

– Он заявляет, что знает волю Одина, – сказала она. – Знаки говорят, что битва должна случиться через два дня, утром в тот день, когда христиане празднуют распятие своего бога. Но Бриан набожен. Он не поведет войска в бой. Он думает взять нас в осаду, так же, как делал раньше.

– Этот день ничем не хуже других. Сможешь заставить этого слизняка возглавить дублинское войско?

– Смогу, – уверенно ответила Кормлада.

– Значит, король христоверов явится на встречу. Об этом позабочусь я. – Гримнир поднял руку и неглубоко порезал кончиком сакса подушечку мозолистого большого пальца. Черная кровь наполнила рану и побежала по ладони. Кормлада поморщилась. Мысль о том, чтобы смешать свою кровь с кровью чудища, была ей противна, но она все равно протянула руку, готовясь стерпеть такой же укол.

Со скоростью змеи Гримнир перехватил ведьму за горло, и его кровь соединилась с ее – сочившейся из тонкого пореза на шее.

– Услышь меня, Злокозненный, Отец Локи! Взгляни на меня, Имир, господин великанов и повелитель морозов! Пусть эта кровь скрепит наш договор!

Ответом ему стал прокатившийся с севера порыв воющего шквального ветра. Под Каррай Ду заскрипели деревья, на голом пике негде было укрыться. Этот порыв будто ударил их обоих под дых, чуть не сбив с ног. Он дышал холодом ледников, он дурно пах горящей смолой и пролитой кровью. В его вое Кормладе слышались звон металла и неистовый смех ульфхеднаров; когда звук растворился в ночи, яростный вихрь снова утих, сменившись привычным освежающим морским бризом.

– Свершилось, – сказал Гримнир, отпустив ее. – Попробуешь предать меня, пташка, и ты не спрячешься ни на одной самой высокой ветке.

– Следи за тем, чтобы выполнить свою часть договора, фомор, – откликнулась дублинская ведьма. И, не тратя больше слов, развернулась и пошла прочь. Она вытянула руку – из тьмы спустился огромный ворон Круах. Сев на предложенное ему предплечье, птица издала зловещий свист; когда Кормлада подошла к осыпающемуся краю пропасти, на него опустился вихрь вопящих птиц. Это темное облако и унесло Кормладу в ночь.

Гримнир подобрался к краю Каррай Ду, и его сальные волосы взъерошил легкий ветер; он вздохнул полной грудью, раздул ноздри, почувствовав резкий привкус соленой пены, доносившийся с моря. Пахло кровью. Такие ночи служили богам пергаментом, на котором они писали судьбоносные пророчества. Чернилами были плывущие по небу звезды, в их тусклом свете и беспорядочном расположении мудрецам виделись события грядущих дней, предостережения о непостоянстве Фортуны.

Пока люди готовились к предстоящей битве, Гримнир краем присущего смертным сознания чувствовал, как собираются и другие. Привлеченный его клятвой Великий волк натянул свои цепи, изогнулся и свернулся кольцами Змей. Биением сердца звучали боевые барабаны, призывая в свидетели беспокойные души каунар, созывая их на задворки Мидгарда. Во тьме загорелись глаза призраков, и Гримнир почувствовал на себе их оценивающий взгляд. Среди них он узнал и Гифра, воспитавшего его, как собственного сына; узнал Хрунгнира, прозванного недругами Гренделем, – его глупое тщеславие и положило начало всей этой игре; узнал мать, Скрикью, свирепствовавшую в бою не меньше других воинов. Наконец во тьме показались и очертания беспощадного одноглазого Балегира, самого могущественного из Девяти отцов каунар.