– Ах! – негромко воскликнула она, когда я налетел, подставила губы и тотчас смущенно оглянулась на проводницу, как если бы мы не были мужем и женой и совершали нечто предосудительное. – Не смотри, не смотри! Всю ночь не спала, а прическу примяла. Жутко выгляжу. От меня вагоном пахнет, да?

Я отрицательно мотнул головой и глупо засмеялся: впервые в жизни ко мне приехала женщина, и не просто женщина – моя жена! Все бросила, взяла отгулы и на два дня приехала. Не приехала – примчалась по первому зову, и все, и все, и какая, к дьяволу, проводница!..

– Ты как-то побледнел, осунулся, – вгляделась в меня Даша, пока шли по перрону. – Плохо питаешься? Столовая никуда?..

«Много пью, даже сейчас немного мутит», – едва не сболтнул я, и это было истинной правдой, но ведь не скажешь об этом любимой женщине, да еще в мгновение долгожданной встречи!

Нас было четверо в двухкомнатном блоке. Двое из соседней комнаты пили немилосердно, изо дня в день. Третий, живущий со мной, с необычной алкогольной фамилией Мадера, пил наравне с ними, но в отличие от меня имел закаленный желудок, кроме того, частенько сбегал к какой-то девице и оставался у нее на ночь. А я пил и тяжко мучился с похмелья, но отбиться от новоявленных дружков не имел ни характера, ни душевных сил: ведь все так хорошо начиналось, после первой рюмки тоска развеивалась, уплывали ее остатки после второй, а после третьей я свободно выпивал уже и четвертую, и пятую. Но вот утром… А в воскресенье мы брали две большие дорожные сумки, наполняли их и волокли на соседнюю улицу, в павильон стеклотары – сдавать бутылки. С выручкой отправлялись в гастроном, каждый прибавлял по пять рублей из отложенных загодя денег, – и все начиналось сызнова.

И вот теперь я вез в этот вертеп Дашу.

Мадера накануне канул в свою любовную норку – он практически не бывал по субботам на занятиях, просил, чтобы в случае проверки «отмазали», а по воскресеньям и вовсе не показывался в общежитии. Двоих из комнаты напротив я предупредил накануне, и они обещали вести себя по возможности прилично: не шуметь, не сквернословить, не загаживать окурками раковину унитаза.

– Ты, если что, заходи. И свою бери, – предложил один, благообразного вида очкарик по имени Николай, несмотря на вид моложавого попика, самый ненадежный из компании: после третьей рюмки его, что говорится, несло и вместо поповской благообразности вылуплялась физиономия матерщинника, мизантропа и буяна. – Выпьем, поговорим по душам.

– Спасибо, у нас два дня расписаны по часам, – отбивался я, а про себя думал: ну уж нет, знаю я твое «поговорим по душам»! – И она не пьет у меня. Совсем.

– Как такое может быть? – настораживался благообразный Николай и нервически сдергивал очки, дышал на стекла и протирал полой пуловера. – Она что, больная? Есть у меня знакомый гомеопат, так у него все настойки исключительно на спирту. Большой умница гомеопат! Потому как организм без спирта не может, хиреет и загибается. А ты – не пьет!..

У входа в общежитие я встряхнулся, придал лицу важный занятой вид, распахнул перед Дашей тяжелую, с трудом отворяющуюся дверь, и, нырнув следом, вынырнул уже впереди и загородил ее плечом и льстивой улыбкой.

– А? Что такое? – прогудела усатая хмурая вахтерша, приподнимаясь в остекленной будке и пуча на нас глаза, будто огромная рыбина из аквариума.

– Жена. Жена вот приехала, – прикинулся бодрячком я, до последнего сдерживаясь, чтобы не вспылить и не вступить с гарпией в перепалку.

– А паспорт у жены есть? – наседала гарпия, выгребаясь из будки и перекрывая путь на лестницу животом.

– А, паспорт? А, паспорт!.. – взвился я, но Даша мягко отстранила меня и подала вахтерше спасительный документ.

– М-да, м-да! И надолго изволите? Тут у нас не гостиница, тут учебное заведение.

– С разрешения декана! – все-таки не утерпев, рявкнул я. – Комендант тоже в курсе.

Живот, помедлив в некотором раздумье, убрался в конуру и прикрылся дверью.

– Строго у вас тут, – с улыбкой сказала Даша, поднимаясь по ступеням. – Не забалуете.

Но я не успел ее разочаровать. Навстречу повалила шумная компания – несколько мужчин с восточным разрезом глаз, в кожаных плащах, в шляпах на круглых коричнево-смуглых головах, и с ними две девицы, разряженные и звонкие, как монеты на блюде, – эти две отнюдь не восточной наружности. Девицы хихикали и строили глазки, мужчины громко лопотали с акцентом, затем, когда мы разминулись, снизу донеслись их уверенные голоса и нежное кудахтанье вахтерши.

– Вот тебе ответ, – сказал я, насупившись. – Это прокуроры из южных республик. Видела, в коже, сытые, как тюлени. На занятия не ходят, живут не здесь, в гостинице «Харьков», в люксовских номерах, ездят только на такси. А в общежитии у них свои комнаты, и котел припасен, передается из заезда в заезд – плов готовят. И пьют здесь, девок сюда водят, магнитофон до ночи бренчит – трень-брень на этой штуковине… на «один палка, два струна».

Даша смотрела на меня во все глаза.

– Не веришь? А все денежки! Один из таких как-то достал бумажник, а там тысячи две, и все – сотенными, с дедушкой Ильичом. «Вот погуляю с недельку, – смеется, – позвоню своим, в прокуратуру. Они соберут и столько же пришлют, потом еще». Что значит соберут? А черт его знает, у них, говорят, даже медицинская справка рубль стоит. Как не собрать? А над нами смеются: как на эти гроши живете? У нас последний нищий так не живет…

Тут я встряхнулся и мысленно воскликнул: ау, Саранчук! Эта история льет воду на твою мельницу. Как-то неуютно было в Союзе влюбленным: ни в гостиницу, ни в общежитие, а если исхитришься – тут как тут зоркий глаз вахтерши, коменданта, милиционера. Зато медицинская справка бесплатно выдавалась, а там, где стоила рубль, уже чувствовался запашок разложения и руины…

Когда мы с Дашей поднялись в блок, там было так непривычно тихо и покойно, точно вчера еще буйный Николай не орал Мадере «Чего расселся? Вино где?» и не швырял в того башмаками, а Мадера не выводил фистулой: «Я тебе как тресну между глаз! Сними очки – тресну! Говорил, трех бутылок не хватит, на всякий пожарный возьмем еще, а кто – хватит, хватит?! Лакай теперь тройной одеколон!» Дверь к соседям была распахнута, и там поперек всклокоченной кровати возлежали, вальяжно разметав порожние штанины, чьи-то потертые брюки, а из-под кровати высовывался дырявый носок. Чтоб вас, неряхи!.. И пока Даша робко заглядывала в мою комнату, я незаметно двинул ногой бесстыжую дверь и, чтобы надежнее, придавил плечом.

– Это твоя койка? Спартанская обстановка, – начала было Дашенька, но я уже запирал хлипкий замок – ключ проворачивался, я щелкал и проверял, не заперто ли, и снова щелкал, и при этом так взглядывал на жену, что щеки у нее вдруг стали пунцовыми, как у старшеклассницы на первом свидании, и она только и всего, что пролепетала: – А?..

– А они не придут. У них лекции до обеда.

И – «руки милой – пара лебедей…»

Мы не заметили, как время покоя и тишины кануло, посторонние звуки выползли из щелей, как оголодавшие тараканы. Скрипнула отворяемая дверь, прошлепали косолапые шаги, донесся приглушенный говорок и сдержанный хохот, что-то со звоном упало и покатилось.