А вот водочный завод – это нечто! Во-первых, настоящее признание моей народности. Во-вторых (и это главное) – тираж, поскольку миллионами экземпляров мои стишки еще не издавались. «Если даже по копейке с этикетки, – радостно горланили приятели на пьянках, – да еще за много лет, куда ты денешь столько денег?»

Мне как раз предстояла длинная гастроль, где Красноярск удачно числился в маршруте. И я задолго до приезда попросил, чтоб местный импресарио сыскал координаты владельца этого завода.

Приехав (точнее, прилетев), я немедленно о нем спросил.

– А он сюда из Минусинска уже едет, – сказал мне импресарио, – он так по телефону мне кричал, что ваш поклонник и что счастлив будет ближе познакомиться, приятно было слышать.

– Ну-ну, – буркнул я воинственно и чуть растерянно, такой удачи я не ожидал.

И вечером, за полчаса примерно до начала, в артистическую быстро и уверенно вошел чуть седоватый, невысокий и отменно симпатичный человек. Он радостно пожал мне руку и сказал:

– Столько лет мечтаю выпить с вами, сразу же после концерта сядем в ресторане, ладно?

– Нет, не буду я с тобой выпивать, – ответил я с какой-то хамской злобой. Я вообще с большим трудом перехожу на «ты», не знаю, что со мной происходило, очень уж приятным оказался этот человек. – Засудить тебя на деньги собираюсь.

Его лицо выразило приветливое недоумение.

– За этикетки, – пояснил я. – Кража интеллектуальной собственности.

– Но это ж вам во славу, – удивился он, – реклама же какая! Вы хоть посмотрите.

Он обернулся к здоровенному амбалу с двумя или тремя авоськами в руках. Бутылок оказалось семь сортов с какими-то названиями, явно предназначенными для широких масс трудящихся. Дня через два мы эту водку в небольшой компании распили – кошмарным оказалась она пойлом, но прекрасно и со вкусом были выполнены этикетки со стишками.

– Мне причитается за это гонорар, я в суд подам, – сказал я тоном идиотским и прескверно себя чувствуя.

– Ну, в суд, так в суд, – ответил он доброжелательно. – Учтите только, что у нас все в Минусинске крепко схвачено, ваш адвокат навряд ли и до города доедет.

– В Страсбург обращусь, – сказал я злобно и надменно.

После этих слов он повернулся и ушел не попрощавшись. Время было начинать, и я собрался тоже. Было мне нехорошо.

После выступления он не появился. Напрасно: я бы напрочь отказался от своих нелепых вожделений и прекрасно мы бы выпили за глупые мои надежды.

Этикетки под водой горячей быстро отошли, и я все семь привез с собой в Москву. И позвонил приятелю, который жутко знаменитый адвокат. «Ату их!» – лаконично и решительно ответил он, и этот клич охотничий опять вернул меня в мажорный мир иллюзий. Потом несколько месяцев приятель сочинял исковую бумагу, затем ушла она по месту назначения, и вскоре я (поскольку в качестве истца имел право на копию) в Израиле читал ответ суда. Провинциальное крапивное семя оказалось поядреней, чем столичное. Я веселился, как безумный: этот мелкий сибирский суд отыскал в заяве знаменитого российского сутяги столько чисто юридических ошибок и несообразностей, что ему впору было сменить профессию. Но этого при встрече я ему не сообщил. Он же меня заверил, что нашел иной, заведомо победный путь к возмездию.

Однако же спустя еще полгода по нечаянной случайности (иначе это не назвать) узнал я, что питейный комбинат, который я собрался разорить, – себя банкротом объявил. Нет, видит Бог, не я тому причиной оказался, но мечта разбогатеть навеки лопнула. И я был даже рад: ну что б я, правду говоря, с такою кучей денег делал?

Минула эпоха красных и малиновых пиджаков, почти исчезли золотые цепи, все бандиты облеклись в культурные одежды, многие во власть подались – внешне их уже не отличить. Но только человек внутри меняется (если меняется) куда неспешней. И потому порой можно услышать редкостные истории.

И вот одна из них. В Москве позвали меня как-то на передачу под названием «Апокриф». Я не пошел бы, суеты в Москве хватает, жалко время, только тему мне назвали – отказаться я не смог.

Собрались говорить о библиотеках – тема необъятная, но как-то я сообразил, что без меня никто не вспомнит о держателях подпольных, самиздатских библиотек. И я для этого пошел и все любовно изложил (лично знал таких подпольщиков, из коих часть и в лагерь угодила). Успел заметить, как это уже не интересно даже тем интеллигентам, что на передачу прибрели, но тут же был вознагражден дивным рассказом директорши Библиотеки иностранной литературы Екатерины Юрьевны Гениевой.

На территории библиотеки этой стоит небольшой бюст Генриха Гейне – подарок из Германии туманной. И однажды получила директор письмо от одного заметного хозяина российской жизни. Тот писал, что хотел бы прикупить небольшой кусок земли в библиотечном садике, чтобы его семья могла быть похоронена возле могилы знаменитого немецкого поэта Гейне. И хотя, получив такое письмо, дружно посмеялись все сотрудники, олигарху вежливо и серьезно отписали, что это, дескать, не могила здесь, просто бюст, и не хоронят никого на территории библиотеки. Письмо отправили и думали, что все закончилось на этом.

Только вскоре получили новое послание. Возможно, его плохо поняли, писал хозяин жизни, он заплатит, разве деньги не нужны библиотеке?

Я, эту историю услышав, даже не смеялся, а оцепенел. Такое изумительно дремучее сознание явилось мне из этой переписки, что никакие бы научные статьи его не объяснили, словно постоял я на психологических раскопках только что канувшей эпохи.

Я всегда получаю несказанное удовольствие, когда какие-то случайные слова (а то и письменные тексты) позволяют заглянуть внезапно в глубину, которая обычно скрыта в человеке.

Например, мне рассказали, как пришли однажды к Ельцину (он тогда еще в Свердловске был царем партийным) городские фанаты туризма. Эти неуемные путешественники по родному краю что-то Ельцину хотели разъяснить насчет психологической, патриотической, экономической и всяких прочих польз туризма, чтобы он там нечто разрешил, одобрил и помог. Среди них были ученые, врачи, инженеры – совершенно бескорыстные люди, сколотившиеся в группу по признаку активности и фанатизма. Говорили они пылко, убедительно и лаконично. Борис Николаевич выслушал их восклицания и аргументы и задумчиво сказал:

– Это, видно, и впрямь дело хорошее, если вокруг него крутится столько евреев.

А еще бывают тексты, за категоричностью и краткостью которых видно, как отлично знают авторы повадку и замашки будущих читателей этого текста. Помню, как восторженно и умиленно стоял я в Умани у огромного объявления при подходе к могиле великого еврейского мудреца и праведника рабби Нахмана.

Туда ведь ежегодно приезжают