"А как же Тиб? Ты его оставишь?"

Алька покачала головой. Нет, она все же не могла оставить маленького Тиберика… Он, хоть и в школе, но будет скучать, будет горевать.

И попятилась от края скалы.

И в этот миг ее обхватили крепкие руки, с силой дернули на себя.

— Ты что это задумала? С ума сошла?

Алька извернулась ужом и уткнулась в обнаженную грудь бывшего приора Роутона. Он был весь перемазан кровью, глаза — совершенно безумные. Но он был, и был рядом.

— Мариус, — пробормотала она, — я, я…

— Я тебе покажу, — прошипел он, хмурясь, — вот только вернемся домой, и я тебе покажу… Ох, Алайна. Это беспримерная глупость, понимаешь ты?

— Ты голый, — брякнула она первое, что пришло на ум.

— Да, голый. И ты тоже, — он прижал ее к себе так сильно, что Алька задохнулась — и от нахлынувшего совершенно солнечного счастья, и оттого, что руки Мариуса так сильно стиснули ее.

— Как ты… — пискнула она, наслаждаясь запахом и теплом его кожи.

— Потом, все потом.

Он прижимал ее к себе так сильно, что у Альки кружилась голова, и почему-то хотелось плакать навзрыд, хотя это и было глупо — реветь, когда все получилось, когда они победили.

— Я подумала, что тебя убили, — прошептала она, — и я…

— Но я живой, — строго проговорил он, — и брат твой живой. Никогда — слышишь? — никогда даже не думай о том, чтобы лишить себя жизни. Ты даже не подумала о том, что, возможно, беременна. Не подумала ведь, верно? То-то же.

Алька растерялась. Вот об этом она точно не думала. И все-таки расплакалась, размазывая по щекам горячие слезы. Мариус целовал ее, собирая их губами, а потом сказал:

— Идем домой, маленькая птичка. А то подхватим простуду, чай, не лето.

— Идем, — согласилась Алька.

Она мертвой хваткой вцепилась в Мариуса, обхватила его за шею, а он поднял ее на руки.

Алька глупо улыбнулась, подумав о том, как, должно быть, удивятся домашние, когда они заявятся вот в таком интересном виде.

Дом встретил их сонной тишиной. Алька все прижималась к Мариусу, все еще не верилось, что — вот он, живой. Казалось, что стоит разжать руки и отпустить, как он начнет таять словно мираж. И поэтому она крепко сцепила пальцы, и терлась лбом о грязную и колючую щеку, пропахшую кровью, болью и магией, и не спешила открывать глаза, потому что после портала невыносимо кружилась голова, и тело словно покачивалось на волнах.

— Ну, все, все, мы на месте, — хрипло прошептал он, — давай-ка я тебя поставлю на ноги, Алайна-а-а-а.

Она вдруг сообразила, что Мариус и сам устал, и, скорее всего, был ранен. А она, глупая курица, не желает слезать с рук.

— Ой, прости… — пробормотала едва слышно.

Но он и сам не торопился ее отпускать, даже когда ступни утонули в мягком ворсе ковра. Так и придерживал за талию.

Алька заглянула в кофейные глаза, ставшие такими родными, осторожно провела ладонью по щеке, скользнула подушечками пальцев ниже, к ключицам, потом к ребрам. И снова подумала о том, что Мариус пару дней провел в подземельях Магистра, и даже страшно подумать о том, что ему пришлось пережить. Но — живой. И даже на ногах крепко держится.

— Так, — Мариус решительно отодвинул ее от себя, — давай-ка начнем с того, что примем ванну. Посмотри на меня, птичка, я же грязен как трубочист.

— Ты… весь в крови, — ответила Алька.

И вот это осознание того, что ее мужчина буквально залит засохшей кровью, внезапно отрезвило, выдрало из сладкого дурмана.

Алька вздохнула и осмотрелась. Оказывается, Мариус перенес их в свою спальню, и они как раз стояли между дверью и роскошной кроватью, застеленной покрывалом с цаплями. За окном разгоралось утро, и солнечные лучи снопами рассыпались по комнате, порхали редкие пылинки, привычно пахло деревом, кожей, горьким шоколадом.

Ее затрясло. Все равно не верилось, что все закончилось. Что оба они живы, и что она стала просто человеком.

— Ну, ну, птичка моя. Что это ты? Сделала самую важную часть работы, а теперь дрожишь?

Мариус, успевший облачиться в халат, принес Альке еще один и начал одевать ее как маленькую. Алька млела от легких прикосновений, в доме было тепло, и ее разморило — от близости Мариуса, от ощущения безопасности.

— Что… там было? — спросила она тихо, — что… случилось с Магистром?

Мариус положил ей руки на плечи и серьезно сказал:

— Магистра больше нет, Алайна. Тебе удалось расколотить артефакт в тот самый миг, когда все это еще имело смысл. Поэтому я тебе жизнью обязан… Но, знаешь, мне приятно быть обязанным именно тебе. Меня это не будет тяготить. А теперь идем вниз, попросим, чтоб нам организовали ванну.

Алька еще раз осмотрелась, удовлетворенно улыбнулась. Ей казалось, что по комнате, трепеща крылышками, летает маленькое тихое счастье. Ее личное, отвоеванное у судьбы. И пошла следом, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым ощущением — ворса к пяткам, теплого воздуха к лицу, мягкой ткани к телу.

Так, держась за руки, они спустились на кухню, и Алька вдруг вспомнила тот самый первый вечер, когда она, шатаясь и поминутно хватаясь за стенку, вот так же добрела до кухни — и увидела, как за столом сидели Тиберик и Робин, а Марго пекла пирожки. А сейчас там были только Марго и Эжени. Марго сидела в кресле, укрывшись вязаным пледом, а Эжени ловко лепила ватрушки, раскладывала творог с изюмом по лепешечкам из теста.

— Говорю вам, скоро вернутся, — убеждала Эжени старушку, — вот увидите. Не печальтесь, матушка, все образуется.

— Да как же… Не доживу. Точно, не доживу. Сегодня на рассвете мне уже показалось, что небо дрогнуло и вот-вот свалится вниз, всех задавит, — сварливо кудахтала Марго, — Пастырь свидетель, это никуда не годится, выжить из ума.

— Так мне тоже это показалось, — спокойно отвечала Эжени, — а раз двоим показалось, то так оно и было, и вы, матушка, из ума не выживаете, не беспокойтесь.

Эжени стояла спиной к входу, а Марго вздыхала и смотрела в окно. Поэтому Мариус негромко кашлянул, чтоб обратить на себя внимание.

Эжени резко обернулась, и испуганное выражение ее лица тут же сменилось на радостное.

— Пастырь. Какое счастье. Ниат Эльдор, вы вернулись… и ты, Алайна, вернулась. Марго, Марго. Вы только посмотрите.

Но Марго и так уже выбралась из кресла, шустро просеменила к ним и, не говоря ни слова, упала в объятия Мариуса.

— Мой мальчик, — прошептала, — мой самый лучший мальчик. Лучше всех.

— Да, это я.

Мариус одной рукой приобнял Марго, которая едва доставала ему до плеча, другой притянул к себе Альку. Так и стояли. Эжени шмыгнула носом и торопливо отвернулась.