Как вообще все это возможно?! Кто она, как попала в его сны? Той ночью, укладываясь спать, Лазло был на взводе и надеялся, что богиня вернется. В отличие от предыдущей ночи, когда он распластался на кровати животом вниз, без рубашки и без стеснения, даже не пытаясь затянуть шнурки на штанах, сегодня он стал жертвой причудливой формальности. Юноша надел рубашку, завязал шнурки, собрал волосы. Даже бросил взгляд в зеркало – и почувствовал себя глупо: беспокоится о внешности, словно каким-то образом девушка сможет его увидеть. Он понятия не имел, как работает эта магия. Богиня наверху, а он внизу, но Лазло не мог избавиться от ощущения, что ждет гостя – это при любых обстоятельствах было для него в новинку, но сейчас казалось… какой-то провокацией. Вот так лежать в кровати, дожидаясь визита богини…

Лазло покраснел. Конечно, все совсем не так. Он уставился в потолок, ощущая напряжение во всем теле. Такое впечатление, будто он в пьесе играет роль спящего. Так не пойдет. Все-таки, чтобы приснился сон, нужно заснуть, а ему это давалось нелегко – мозг кипел от всего произошедшего за день. Как он обнаружил, побывав на волоске от смерти, – после этого впадаешь в некую эйфорию. Да еще беспокойство по поводу гостьи. Он нервничал от восхищения, смущения и глубокой, волнующей надежды.

Лазло вспомнил, удивляясь самому себе, как взял ее за руку прошлой ночью. Ощутил реальность девушки и связи, вспыхнувшей между ними при этом действии. В настоящем мире он бы никогда не осмелился на такой дерзкий поступок. Но он не мог до конца убедить себя, что тот мир не был по-своему настоящим. Все это произошло не в физическом царстве, это правда. Его рука не касалась кожи богини. Но… его разум коснулся ее разума, и это казалось более реальным и даже интимным. Девушка ахнула от прикосновения, ее глаза резко округлились. Для нее это тоже было по-настоящему. Ее ресницы, как он вспоминал, были золотисто-красными, глаза – светло-голубыми. А еще он помнил, как она впервые посмотрела на него – будто завороженная – пару ночей назад. На него никогда так не смотрели. От этого захотелось вновь взглянуть на себя в зеркало и понять, что же она в нем увидела – вдруг его лицо преобразилось без его ведома? – и этот порыв был столь тщеславным и несвойственным ему, что Лазло прикрыл рукой глаза и посмеялся над собой.

Но тут его смех оборвался. В голове проклюнулось воспоминание о сочащейся крови и предупреждении «все умрут», и как девушка яростно цеплялась за дверной проем цитадели, борясь с призраками, чтобы снова его предупредить.

Если бы не она, он бы умер.

«Бегите!» – прокричала богиня, пока руки тащили ее обратно в цитадель. До чего люто и отчаянно она выглядела! Все ли с ней в порядке? Цела ли она? На каких условиях она существовала? Какова ее жизнь? Ему столько всего хотелось узнать! Все. Он хотел узнать все и помочь ей. В Зосме, когда Эрил-Фейн предстал перед учеными и таинственно поведал о «проблеме» Плача, Лазло обуяло то же глубинное желание – помочь, словно такой, как он, имел хоть малейшую возможность решить такую проблему, как эта.

Там, лежа с закинутой на глаза рукой, его вдруг осенило, что богиня замешана в проблеме Плача на пока непонятном ему уровне. Но одно ясно наверняка. Она в опасности, взаперти, и проблема Плача только возросла в своей сложности.

Кому она воспрепятствовала этим криком? И какую цену за это заплатила? Беспокойство о ней лишь удвоило его волнение и настолько избавило от сонливости, что Лазло испугался, что вообще не уснет. Парень нервничал, что пропустит ее визит, будто его сны – это дверь, в которую она может стучать прямо в эту секунду и обнаружить, что никого нет дома. «Дождись, – мысленно взмолился он. – Пожалуйста, дождись меня». В конце концов он успокоил себя мыслями, которые назвал, не без доли самоиронии, «хозяйскими хлопотами». К нему никогда не приходили гости, и Лазло не знал, как себя вести. Как ее принять, если она все же придет, и где? Если правила этикета по приему богинь во снах и существовали, они ни разу не попались ему на глаза в Великой библиотеке.

Вопрос не только в гостиных и чайных подносах – хотя это тоже важно. Если бы она пришла к нему в реальности, он бы ограничивался реальностью. Но сны – это же совсем другое дело. Он – мечтатель Стрэндж. Это его царство, и в нем нет границ.

* * *

Сарай наблюдала, как мечтатель прикрывает глаза рукой. Услышала его смех. Отметила непривычную напряженность, признав в ней едва сдерживаемое беспокойство, и нетерпеливо ждала, когда она смягчится сном. Ее мотылек сидел в темном углу оконной створки. Даже когда юноша перестал ворочаться, она ждала достаточно долго, пытаясь определить, действительно ли он уснул. Его рука все еще была закинута на лицо, и, не видя его глаз, девушка не могла понять, притворяется он или нет. По очевидным причинам Сарай подозревала засаду и не могла увязать жестокость этого утра со спокойствием ночи.

Как ни странно, в городе не было паники, которой она ожидала. Сломанные шелковые сани затащили обратно в павильон, где они теперь и лежат в одиночестве с одним сдутым понтоном. Женщина-пилот спала в своей кровати, устроившись на плече мужа, и хотя в ее снах вспыхивали моменты былого хаоса – и в его тоже, но в меньшей мере, – остальных чужаков ничто не тревожило. Из первого ночного урожая сновидений, который насобирали ее мотыльки, Сарай определила, что Солзерин рассказала о своей… встрече… в цитадели только мужу, и больше никому.

В темноте зейадины были все на одно лицо. Никакой паники. Никакого осознания угрозы, нависшей над их головой.

Неужели Эрил-Фейн сохранил все в тайне? С чего бы?

Если бы только она могла задать этот вопрос ему!

В то же самое время, как ее мотылек сидел на оконной створке и наблюдал за сном, охватывающим Лазло Стрэнджа, Сарай наблюдала, как он не охватывает Богоубийцу.

Она нашла его. Даже искать не пришлось – она просто предположила, что он отсутствует, как и все предыдущие ночи, пока Сарай наносила визиты Азарин и обнаруживала ее в полном одиночестве.

Она и сейчас была в одиночестве. Женщина свернулась клубком в кровати, закрыв лицо руками, не погружаясь в сон, в то время как Эрил-Фейн точно так же не спал в небольшой гостиной прямо за дверью, отодвинув стулья и расстелив на полу спальный мешок. Однако мужчина на нем не лежал. Он сидел спиной к стене, спрятав лицо в ладони. Две комнаты и запертая дверь между ними. Два воина с закрытыми лицами. Подглядывая за ними, даже Сарай понимала, что им было бы гораздо легче, если бы Азарин держала Эрил-Фейна, а тот держал ее.

Какими измученными они выглядели, настроившись тихо страдать в одиночку! Со своего места Сарай наблюдала за двумя отдельными озерцами мук, находившимися так близко, что они почти смыкались – как примыкающие комнаты с единственной преградой в виде двери. Почему не отпереть ее, не раскрыть свои объятия и не заключить в них друг друга? Разве они не понимают, что в странной химии человеческих эмоций их страдания, соединенные вместе, могут… противодействовать друг другу?

По крайней мере, на время.

Сарай хотелось презирать их за подобную глупость, но она знала слишком многое, чтобы когда-либо осуждать их. Годами она наблюдала, как любовь Азарин к Эрил-Фейну умирала в зачатке, словно орхидеи Спэрроу во время метели Ферала. И почему? Потому что великий Богоубийца неспособен на любовь.