бумаг заметила маленькую тетрадку. Едва я дотронулась до нее, на меня накатила такая слабость, словно из тела кто-то вытащил все кости. Даже когда я просыпалась после операций, я не чувствовала себя такой слабой. Если бы не Кирилл, я бы не дошла до кровати.

– Почему не рассказала мне об этом?

– Не знаю, – Юлька снова прикрыла глаза. – Мне кажется, я тогда была словно не я даже, кто-то другой управлял мной, отдавал мне приказы.

В отличие от своей младшей сестры, Элена вела дневник, и не просто вела, она делилась с ним всеми мыслями и идеями. Из него Юлька узнала и о любви Элены к Яну, и о том, как сестра увела у нее жениха. Элена считала, что она по праву старшей должна была первой выбирать, за кого выйти замуж. Ее не смущала почти состоявшаяся помолвка с сыном соседей (ведь не состоялась же, не смущали чувства Яна к Леоне (если бы не сестра, Элена точно смогла бы завоевать его расположение!). Элена всерьез раздумывала о том, как бы избавиться от Леоны, и, когда нашла Николая, когда узнала, кто он, намеренно позвала сестру туда. Элена не гнушалась подслушивать чужие разговоры, а потому о том, кем является Николай, узнала раньше сестры. Она надеялась, что Николай убьет Леону, но едва не погибла сама.

Если бы Николай ранил кого-то другого, тот наверняка погиб бы, но в Элене лишь проснулась колдовская кровь Вышинских. Однажды ночью, когда все спали, она пробралась в кабинет Агнии, нашла книгу о волколаках, прочитала способы обращения и решила попробовать. С помощью семи ножей ей удалось стать волком. Но чем больше она тренировалась, тем лучше у нее получалось обращаться и без подручных средств, просто по своему желанию.

– Мне захотелось попробовать, – всхлипывая от рыданий, призналась Юлька. А я не могла отделаться от ощущения, что слезы ее ненастоящие, что сейчас передо мной она играет какую-то непонятную роль. – Ведь я тоже Вышинская! Я нашла ножи в укромном месте сада, куда их спрятала Элена сто двадцать лет назад, поставила нужным образом и ночью попробовала перевернуться через них. Было страшно, что я просто упаду на лезвия, но у меня все получилось. Я стала волком, только в таком виде совсем не могла собой управлять, я будто смотрела на все со стороны.

Ужас, и до этого бегавший марафон по моему позвоночнику, стал еще сильнее. Сковал меня ледяным морозом, когда я вспомнила следы от волчьих лап под Юлькиным окном, на ее подоконнике. Тогда я думала, что волк заглядывал к ней в окно, сейчас понимала, что это могла быть сама Юлька. И в ту же ночь погибла Настасья Андреевна.

Юлька по моему лицу поняла, о чем я думаю, зарыдала еще сильнее. Раньше я бы принялась ее успокаивать, но сейчас не могла сдвинуться с места. Холод сковал все внутри меня, мне казалось, я не испытываю никаких эмоций, кроме кромешного ужаса.

– Я не могла тебе сказать, – прошептала Юлька. – Ведь я стала убийцей.

– А пожар в нашем доме? – спросила я. – Тоже ты?

Юлька кивнула.

– Шли разговоры об облаве, и я боялась, что охотники поймают меня. Думала, что, если устрою пожар, все внимание переключится на усадьбу, об облаве на некоторое время забудут. Что тебе будет не до нее, и ты отговоришь других. Тебя ведь тут все слушают.

В ее голосе послышался сарказм, я вспомнила, как переживала тогда за сестру, ведь Юлька находилась ближе всех к огню. А оказалось, в самой большой опасности были мы на втором этаже, а она находилась ближе всех к выходу.

Я не верила ей, и ненавидела себя за это. Но что делать, если эта проклятая ночь перевернула все с ног на голову, и я уже не знаю, кому могу доверять, а кто лишь пользуется моим доверием?

Нечисть не сдала мне ее. Сказала, что это не кто-то из них. Должно быть, потому что в момент поджога Юлька была человеком.

Желание обращаться в волка с каждым днем становилось все сильнее, Юлька не могла ему противиться, а, обратившись, не могла совладать с жаждой крови. Она говорила, что боялась рассказать мне о том, что случилось, но уезжать не хотела, потому что исцелилась здесь. Я думала, ее исцелил местный воздух, а оказалось – проклятие семьи Вышинских.

Я понимала, что моя сестра стала чудовищем, но не могла полностью винить ее в этом. Она тоже Вышинская, могла ли она сопротивляться зову крови? Если кто и виноват, так это я. Я привезла ее сюда, я не проверила документы, которые даю ей, я не справилась с ролью Хранительницы. Какая из меня Хранительница, если я собственную сестру не смогла защитить?

– Я увезу тебя отсюда, – решила я. – Мы найдем выход.

Но прежде, чем Юлька что-то ответила бы, распахнулась дверь на террасу, и в гостиную ворвались Вера и дед Кастусь. У последнего в руках было ружье, с которым он ходил на облаву, и я сразу поняла, что заряжено оно заговоренными серебряными пулями.

– Нет! – тут же воскликнула я, загородив Юльку собой.

Сестра вскочила с дивана, спряталась за моей спиной, тоже все поняв правильно. Тетушки взвизгнули, шарахнулись в сторону, а дед Кастусь поднял ружье, навел его на меня, на Юльку за моей спиной.

– Адыйдзі, Эмілька, – велел дед Кастусь, но я не тронулась с места, еще и руки в стороны развела, намереваясь защищать Юльку. – Так трэба. Няма іншага выхаду.

– Есть, – твердо сказала я. – Все это начало происходить с Юлей здесь. До этого двадцать один год она была обычным человеком. Я увезу ее отсюда, я найду выход.

– Это не поможет, – покачала головой Вера. – Она уже стала волколаком, теперь она навсегда останется такой.

Я на секунду посмотрела на Веру, увидела сжатые в тонкую полоску губы, сверкающие лихорадочным блеском сухие глаза. Вера собралась, забыла на время о роли горюющей матери, теперь она защищает эти места. Защищает от волколака. От моей сестры. Во имя своего сына.

– Вера, я не буду говорить, что понимаю твое горе, – сказала я, снова посмотрев на деда Кастуся. Мне казалось, если я не буду смотреть на него, он выстрелит, и пуля каким-то непостижимым образом облетит меня и попадет в Юльку. – Но смерть Юли Кирилла не вернет. Она не ведала, что творит. Я обещаю, я клянусь тебе, что она никогда сюда не вернется, она не причинит больше никому зла.

Но меня никто не хотел слушать.

– Эмілька, адыйдзі, – твердо повторил дед Кастусь, по-прежнему не опуская ружье.

– Увезя ее отсюда, ты не спасешь нас, – сказала Вера. – И не спасешь ее. Ты лишь подвергнешь опасности множество людей. Волколаки хитры и опасны. Она сбежит, и прежде, чем ее поймают, если ее поймают, сколько людей она убьет?

Мне хотелось кричать. Хотелось орать что есть силы, чтобы они прекратили так говорить о моей сестре. Они не могут быть правы, потому что это моя сестра, моя Юлька! Я смогу ей помочь, если надо, запру дома, буду лично следить, найду лучших колдунов, магов, знахаров, хоть самого черта из ада достану, но найду того, кто сможет ей помочь! Потому что это я привезла ее сюда, это я во всем виновата. Я, а не она.

Но я не кричала. Понимала, что воплями ничего не добьюсь. В глазах деда Кастуся была написана такая решимость, что я знала: при необходимости он выстрелит сначала в меня, а потом и в Юльку. Не так страшно остаться без Хранительницы, как отпустить волколака.

– Она никого не убьет! – в отчаянии воскликнула я.

– Ошибаешься, – вдруг раздался за моей спиной такой знакомый и в то же время такой чужой голос.

Я обернулась. Юлька смотрела на меня, только это больше не была моя сестра. Волосы, глаза, кожа – все это было ее, но голос, выражение глаз принадлежали кому-то другому. И та часть меня, что была когда-то Леоной, что помнила все то, что переживала Леона, узнала это