Востровка была в воде. Вода затопила дворы, погреба, сараи, даже дорогу. Я ехала будто по реке и молилась, чтобы не попасть в яму, из которой уже не выберусь. О том, чтобы доехать до усадьбы, не было и речи. Поле наверняка превратилось в болото, поэтому я остановилась возле калитки деда Кастуся, прямо в салоне переобулась в резиновые сапоги, вошла во двор.

Дед Кастусь увидел меня издалека, вышел мне навстречу, близоруко щурясь.

– Эмілька, ці то ты? Сапраўды? Вярнулася?

– Вернулась, – улыбнулась я, чувствуя, как в уголках глаз закипают слезы, которых не было вот уже почти девять месяцев. Только теперь это были слезы радости. Я вдруг поняла: я дома.

– А я ведаў, ведаў, што вернешся! – радовался дед Кастусь, широко улыбаясь в ответ. – Няма смачнейшае вадзіцы, як з роднай крыніцы. І Веры з Ясем казаў. Ведаешь, сумуе па табе Ясь, моцна сумуе. Закахаўся ён у цябе.

Значит, деда Кастуся посвятили в некоторые тайны, а то, может, и во все, иначе не называл бы он Яна Ясем, для всех остальных он оставался Иваном.

– Ну, пойдзем, пойдзем, – приговаривал дед Кастусь, увлекая меня внутрь двора. – Да маёнтка ты зараз не даедзешь, на лодцы паплывем. У мяне ёсьць. Толькі на лодцы цяпер можна. Пойдзем.

Он говорил и говорил, но я уже не слушала. Вдыхала полной грудью запах весеннего болота, разлившейся реки и еще чего-то знакомого, от чего щемило в груди и слезы в глазах никак не хотели высыхать. Ян ждал меня, а я так хотела его увидеть!

И вдруг снова вспомнились слова Лесной ведьмы о том, что я последняя Вышинская. Все это время я думала, что на мне закончится род, но что, если он продолжится, только будут уже не Вышинские, а Коханские? Я могу снять проклятие с Яна, но что, если и Ян может снять проклятие с меня? Ведьма же сказала, я была первой, кто искренне полюбил волколака, а не за то ли она наказала род Вышинских: ее дочь не любила собственного ребенка, который оказался волколаком?

На беларусском «любовь» звучит как «каханьне». И это не может быть простым совпадением.