И в океане красоты

Забыть обман любви, обман свободы.

Интересно, что эти сугубо романтические мотивы повторяются в стихах более поздних. Например — в стихотворении «Поэт и друг»:

Природа не для всех очей

Покров свой тайный подымает:

Мы все равно читаем в ней,

Но кто, читая, понимает?

Лишь тот, кто с юношеских дней

Был пламенным жрецом искусства.

Кто жизни не щадил для чувства,

Венец мученьями купил,

Над суетой вознесся духом

И сердца трепет жадным слухом,

Как вещий голос, изловил!

Поэзия Веневитинова в значительной степени строится на лейтмотивах. Его стихотворения часто представляют собой как бы вариации на близкие темы — и прежде всего на тему поэта и поэзии.

Однако вариации не есть повторение. Это всегда что-то новое на фоне известного и знакомого. В прологе «Смерть Байрона» особенный облик придает теме очень существенная для Веневитинова идея свободы.

Поэт, для Веневитинова, сын свободы, и потому он борется за нее. Эллада, куда стремился Байрон и на земле которой он погибает, это одновременно и земля поэтов, и земля, достойная свободы. Вот почему это его, Байрона, земля, его отчизна: «Да! Смерть мила, когда цвет жизни / Приносишь в дань своей отчизне...» Очень может быть, что слова и мысли о свободе, ключевые в прологе «Смерть Байрона», ассоциировались в сознании поэта с современными событиями. Вспомним, что пролог написан в 1825 г., в самый канун декабрьского восстания. Показательно, что приблизительно в то же время Веневитинов занимается переводом драмы Гете «Эгмонт». Гетевская драма тоже открывала путь для самых живых ассоциаций, поскольку она была посвящена теме народного восстания. Между работой Веневитинова над переводом «Эгмонта» и созданием произведения о Байроне безусловно существовала внутренняя зависимость. Философские и поэтические устремления Веневитинова не мешали ему одновременно решать и политические задачи.

* * *

В своей полемике с Н. Полевым по поводу «Евгения Онегина» Веневитинов риторически вопрошал: «Не забываем ли мы, что в пиитике должно быть основание положительное, что всякая наука положительная заимствует свою силу из философии, что и поэзия неразлучна с философией?» (с. 146).

«Неразлучность» его собственной поэзии с философией не подлежит сомнению. Поэзия Веневитинова в своих раздумьях и выводах дополняла его прямые философские концепции, и она же в основном строилась на них. Вот почему невозможно говорить о поэзии Веневитинова, не коснувшись хотя бы самым беглым образом его философских воззрений и его философских работ.

Веневитинов был философом по призванию — так же как и поэтом. Поэзия и философия постоянно объединялись в его сознании и, по его глубокому убеждению, служили одной цели. Он писал в 1825 г. А. С. Норову и А. И. Кошелеву: «...еще один совет: занимайтесь, друзья мои, один философиею, другой поэзиею — обе приведут вас к той же цели — к чистому наслаждению» (с. 358).

Стоит приглядеться к различным высказываниям Веневитинова, чтобы заметить в них философскую выучку, дисциплинированный в изучении философии ум. За его наблюдениями и выводами чувствуется явная склонность к обобщению, стремление к генерализации понятий.

Он пишет Кошелеву о родах поэзии и тут же переводит эту свою частную мысль в план исторически-всеобщий, подчиняет ее некоему единому мировому правилу: «Я вообще разделяю все успехи человеческого познания на три эпохи: на эпоху эпическую, лирическую и драматическую. Эти эпохи составляют эмблему не только всего рода человеческого, но жизни всякого — самого времени» (с. 353).

На философские темы Веневитинов высказывался постоянно — в письмах к друзьям не менее часто, чем в специальных статьях и работах. Это делает его письма интересными не только в плане биографическом, но и в плане историко-литературном. Многие его письма — это род литературы и род философии. По письмам Веневитинова к друзьям мы можем догадываться, сколько глубоких и интересных мыслей было высказано им в дружеских беседах да так и пропало для потомства.

Он писал Кошелеву, с которым особенно любил делиться своими философскими идеями: «...человек, чтобы сделаться философом, т. е. искать мудрости, необходимо должен был раззнакомиться с природою, с своими чувствами. Младенец не философ» (с. 354).

На ту же тему он рассуждает и в другом письме к тому же адресату: «Если цель всякого познания, цель философии есть гармония между миром и человеком (между идеальным и реальным), то эта же самая гармония должна быть началом всего». И далее: «...человек носит в душе своей весь видимый мир <...> все законы явлений, случаев и пр. заключаются в высокой мысли о законе. Если вы с этим согласитесь, то вы мне допустите, что тогда родилась философия, когда человек раззнакомился с природою...» (с. 349—350).

В своих письмах Веневитинов как бы проверяет философские идеи и выводы, к которым он пришел в результате самостоятельных размышлений. Его письма к друзьям нередко превращаются в интимный разговор на темы, традиционно совсем не интимные. Традиционно — но не для него самого. Философия для него не только предмет специальных занятий, но и нечто сугубо личное, свое, неотделимое от внутренней жизни. Подобно поэзии, философия — это его самое важное и сокровенное человеческое дело. — Кроме писем, суждения философского характера встречаются у Веневитинова и в его критических статьях, и в литературно-полемических заметках, и в трудах публицистического жанра. Что касается собственно философских работ, то их немного. Но это совсем не означает их маловажности. В философских статьях «Анаксагор», «О математической философии», «Письма к графине NN» Веневитиновым излагается единая и цельная концепция мира и человека в мире, и эта концепция (что для нас представляет особый интерес) имеет прямое отношение к поэтическому сознанию Веневитинова и к самой его поэзии.

К чему сводятся философские воззрения Веневитинова, как они излагаются в его статьях — и прежде всего в статье «Анаксагор»? Цель философии, по Веневитинову, в согласии между миром и человеком, а ее главный предмет — познание человеком природы и самого себя. Через познание и достигается согласие: чем полнее будет познание, тем скорее может быть достигнута гармония человеческого ума с природой.

Таким образом, познание и самопознание оказываются не только основным предметом философии, но и высшим смыслом человеческого существования. В них заключено единственно возможное счастье человека. В познании и самопознании человек осознает свою духовную, творческую силу и утверждает себя, утверждает в мире свое человечески неповторимое. Это и есть для человека счастье, это и есть истинное его торжество.

Но подлинное познание человеком природы и самого себя невозможно