Также изначально не было решено, кто получит доступ к интервью. Разговор всегда шел о «будущих студентах Бостонского колледжа». Но исторический факультет колледжа до публикации книги Молони вообще ничего не знал о существовании проекта. В действительности архивы были так засекречены, что в Бостонском колледже никто не имел о них представления, кроме Хэки и О’Нейлла. Один профессор истории, услышав о проекте, отправил своего докторанта в Библиотеку Бернса, дабы перед защитой тот сверил свои выводы с интервью Хьюза и Эрвина. Но Эд Молони, узнав о начале согласований по этому вопросу, начал возражать. «Я категорически прошу сейчас закрыть архивы для этого и любого дальнейшего доступа», – писал Молони Хэки. Он полагал, что должен быть строгий протокол. Подавать на ознакомление с архивами мог любой человек, но список нужно было посылать Молони на «просмотр».

В письме Мэкерзу Хэки выразил свое возмущение. Если бы с самого начала проекта не считалось, что он «законсервирован на длительное время», то, по его мнению, Бостонский колледж мог бы и не оказать ему столь серьезной поддержки. «Таких негативных последствий мы не ожидали», – жаловался он. Университет не собирался закрывать архивы от «всего научного мира и/или журналистского сообщества, предоставляя право пользования ими только Эду Молони».

С самого начала два ирландца и два американца – Молони, МакИнтайр, Хэки и О’Нейлл – окутали Белфастский проект завесой секретности, потому что понимали, насколько чувствительным и потенциально опасным является его содержание. Именно из соображений оперативной безопасности они до крайней степени сузили круг людей, знавших о нем; и бо́льшую часть десятилетия, пока не вышла книга Молони, они свято соблюдали принцип отсутствия доступа к особо секретной информации. Но эта же узость их круга, видимо, привела к тому, что они начали воспринимать проект как нечто само собой разумеющееся и не подумали, как управлять процессом, если все раскроется, а самый безумный и худший из всех сценариев вдруг окажется правдой.

* * *

В феврале 2010 года, непосредственно перед публикацией книги «Голоса из могилы», Джерри Адамс дал длинное интервью «Айриш Ньюс», и его спросили о Джо Лински – «Очумелом монахе» из ИРА, который оказался первым человеком, исчезнувшим в период Смуты после того, как он отдал приказ об убийстве соперника – мужа своей возлюбленной, что в свою очередь привело к стрельбе в «Треснувшей чашке». Когда в 1999 году ИРА признала факт пропажи людей и обнародовала список имен, включая осведомителей Шеймуса Райта и Кевина МакКи, а также Джин МакКонвилл, Лински в этом списке отсутствовал. Именно Эд Молони первым проинформировал семью Лински еще до публикации его истории в книге «Голоса из могилы», что Джо похитила ИРА. Когда репортер из «Айриш ньюс» спросил Адамса о Лински, тот случайно сказал: «Он был моим соседом». На вопрос, дружили ли они с Лински, Адамс ответил: «О да. Я знал его, а потом он исчез». Он добавил, что будет рад, если кто-то расскажет ему, что случилось с Лински.

Долорс Прайс, находившаяся в загородном доме близ Дублина, прочитав интервью, пришла в ярость. Она много лет не разговаривала с Адамсом, но поддерживала с ним своего рода беседу через статьи в «Бланкет». «Я знаю, когда ты повернул назад», – напомнила она Адамсу в одном из таких обращений. Она задавала вопрос: не был ли к этому «причастен священник», направивший Адамса в сторону от общего дела? (Возможно, она имела в виду отца Алека Рейда.) Или «лесть американцев» сыграла роль? «Это пришло в твою голову? – спрашивала она его. – Это твое эго воспарило, и ты наконец увидел возможность стать кем-то?» Снова и снова она возвращалась к тому, что ощущала как личное и политическое предательство. «Ты ведь сделал это не за пару новых домов и хороший костюмчик, правда? – интересовалась она. – Я вся дрожу от любопытства».

Адамс никогда не реагировал на эти провокации, и презрительно отвергнутая Прайс время от времени начинала угрожать. «Я предвкушаю, какую почувствую свободу, когда расскажу чистую правду о себе, – писала она в 2005 году, добавляя: – Только эта свобода мне и осталась».

В последнее время Прайс начала звонить журналистам, когда чувствовала потребность поговорить. Она сидела дома, иногда налив что-то в бокал, и уходила в скорбные грезы о прошлом. И дело было не только в ее одиночестве. В эти моменты ее охватывало желание рассказать обо всем начистоту. Свидетельствовать. «Долорс, черт возьми, что ты творишь?» – ругал ее Имон МакКанн, указывая на то, как опасно звонить репортеру и обещать ему рассказать свою историю. Однако МакКанн видел, что Долорс переполняет «страшная ярость», которую она уже почти не способна сдерживать. Прочитав в феврале 2010 года интервью Адамса о Лински, она решительно протянула руку к телефону.

На следующее утро белфастская журналистка Эллисон Моррис, приехав на работу в «Айриш ньюс», обнаружила, что ее ожидает гора сообщений. Похоже, что Прайс всю ночь названивала дежурному газеты. Так получилось, что Моррис, как и Прайс, выросла в Андерсонстауне. Агрессивный репортер, блондинка с легкой рыжиной, она обладала безупречными республиканскими источниками информации. Она поехала в Дублин, где ее ожидала Прайс. Моррис уже интервьюировала большое количество бывших бойцов и была знакома с их проблемами: получив психологическую травму, такие мужчины и женщины часто проводили свои дни в алкогольном тумане или употребляли прописанные им наркотики. Она несколько раз брала интервью у Брендана Хьюза, пока тот был жив, и иногда ей хотелось прервать беседу, потому что тот был пьян. Однако Прайс сама открыла дверь и поздоровалась с Моррис и ее фотографом. Она выглядела трезвой и говорила связно. Короткие волосы, окрашенные в цвет «платиновый блондин». На ней кардиган, а шея замотана красным шарфом. Моррис удивила эта уравновешенная и красивая женщина. Прайс показалась ей, как это часто бывало, человеком театра, представителем богемы.

Прайс хотела говорить об исчезнувших. Ее подвигла на это беспечность, с которой Адамс обсуждал исчезновение ее старого друга Джо Лински, будто это был некий акт господа, а не жестокость приказа, отданного самим Адамсом. Прайс сказала Моррис, что Лински был «джентльменом». Ей не следовало везти его на смерть. Она должна была помочь ему бежать из страны. «Эта боль осталась во мне, она и сейчас разрушает меня, – сказала она. – Я должна была сделать больше».

– Вы понимаете, что впутываете себя в эту историю? – спросила Моррис.

– Мне уже все равно, – ответила Прайс. – Этот человек – лжец.

Женщины поговорили еще немного, а когда Моррис собралась уходить, она с удивлением увидела, что на нее смотрит мальчик, маячивший где-то в дверном проеме. У него была бледная кожа и темные, спутанные волосы. Моррис подумала, что он напоминает Стефана Ри. Это был Дэнни, сын Долорс. Он держал в руке телефон.

– Моя тетя Мариан хочет поговорить с вами, – сказал он Моррис.

Когда Моррис взяла трубку, Мариан рвала и метала из-за того, что журналистка берет интервью. Она объяснила, что Долорс лечится в клинике Святого Патрика – в больнице для душевнобольных в Дублине. «Она не здорова, – заявила Мариан. – Ей не следует говорить с людьми».

– Ваша сестра – взрослая женщина, – протестовала Моррис. Но Мариан настаивала на своем.