Даша хорошо знает своего приемного сына. Но это то же знание, которым обладает и Дарлинг. На него и минуты не потребовалось, и в нем нет ничего сокровенного. Чего-то такого, что доверяют лишь однажды и очень немногим людям… Вот чего хочет Дарлинг — откровений! До сих пор она спокойно обходилась без них, даже находясь в состоянии влюбленности. До сих пор она довольствовалась необязательным скольжением по поверхности отношений и даже не стремилась нырнуть глубже — туда, где к вискам начинает приливать кровь, а в груди ворочается готовое разорваться сердце. Теперь все изменилось. Теперь ей хочется туда, в глубины или высоты, предназначенные исключительно для нее одной, а не для кого-то еще.

Остается только ждать — откроют ли ей воздушный коридор или нет.

— Потом, если у него будет настроение… он перескажет книгу, изменив сюжет. Или героев. Скроит из нее сказку для Лали.

— А тебе… он пересказывает книги?

— Как правило, это всего лишь одна книга и один сюжет. Вне зависимости от первоисточника.

— История про мальчика и его маму?

Дарлинг и не заметила, как стемнело. Хотя и замечать было особо нечего, сумерки наваливаются внезапно, словно падает невидимая заслонка, отрезающая небо от земли. В сумерках звук дождя перестает быть монотонным, он распадается на множество самых разных звуков, снующих между дождевыми струями: далекий треск мопедов, обрывки телепередач и радиотрансляций, чей-то смех, чей-то одинокий крик, несмолкаемая приглушенная дробь — это капли молотят по пальмовым листьям своими маленькими пятками.

В сумерках вечная сигарета Даша то гаснет, то вспыхивает яркой точкой, освещая нижнюю половину лица. Верхняя надежно скрыта от Дарлинг, но так даже лучше, теперь ничто не отвлекает ее от мысли о глазах матери Лали и Исмаэля. Любимой женщины Костаса, Янека и Тео. Недостижимой мечты Кристиана, наверняка он мечтал о Даша хотя бы пять минут, хотя бы минуту — в тот самый момент, когда цеплялся за дверцу «Лендровера». Кому, как не сестре-близнецу, знать об этом?..

Зачем Дарлинг пьет коньяк — бокал за бокалом? Ведь она не любит коньяк, терпеть его не может, она в жизни не пила ничего крепче безалкогольного мохито. Но теперь она давится коньяком — только потому, что так захотела Даша.

Еще полчаса — и Дарлинг, чего доброго, стрельнет у нее сигаретку.

Нет.

До этого дело не дойдет, надо сохранить хотя бы крохи самостоятельности, а не повторять скорбный и до неприличия банальный путь всех ушибленных Даша. Всех, из кого она вьет веревки, которыми потом привязывает к себе на всю жизнь. Так они и стоят — лодками у заброшенного пирса: нежилыми, покрытыми ржавчиной, с налипшими ракушками на сухих якорях. Так они и стоят — в ожидании, что, может быть, Даша вернется. Расчехлит мотор, сотрет ржавчину, распустит слежавшиеся паруса. Ничего этого не случится, Даша не из тех, кто возвращается на старые пирсы.

И курить Дарлинг не начнет. Разве что… Портсигар!.. С волшебной картинкой, пусть и не африканской, а арабской… Жаль, конечно, что картинка не африканская… А почему жаль? Потому что Дашалюбит Африку, вот почему! И подарить ей привет из Африки было бы куда как круто. Ведь Дарлинг уже подумывала о том, чтобы всучить портсигар при случае. Так черт возьми! — у Даша сегодня день рождения, и случай уместнее вряд ли представится. Единственное, что останавливает Дарлинг, — это не то, что Даша женщина, а она собиралась подарить портсигар мужчине своей жизни. А то, что Даша отнесется к ее подарку так же, как и ко всем остальным.

Она его просто не заметит.

Так устроены глаза Даша, чей цвет — дело второстепенное. Глаза Даша — два слуховых окна, в которых притаилось по снайперу. Их винтовки с оптическим прицелом приведены в готовность, их пальцы поглаживают спусковой крючок, а жертвы, которые они выбирают, никогда не бывают случайными.

— …Да. Это всегда история про мальчика и его маму, ты права. — Даша затягивается и выпускает из ноздрей две ровные струи дыма. Дым не виден в темноте, но Дарлинг точно знает, что он есть.

— Есть еще истории про девочку и ее папу.

— Как вариант. Только эти два варианта и существуют, по большому счету. Все то, что случается с людьми после детства, не имеет никакого значения.

— Это просто фраза. Фигура речи. Ты ведь так не думаешь, — смеется Дарлинг.

— Нет, — в голосе Даша нет и тени улыбки, — я думаю именно так.

— У тебя было какое-то особенное детство?

— Обычное.

— Откуда ты?

— Ты же знаешь откуда.

— Россия — слишком широкое понятие.

— Я не собираюсь его сужать.

Воздушный коридор все еще закрыт для Дарлинг. Заперт наглухо.

— А истории любви? Истории про мужчину и женщину — они не интересуют Исмаэля?

— Спроси у него сама.

— А тебя?

— Интересуют ли меня любовные истории?

— Интересует ли тебя любовь.

— Как средство достижения цели — да.

— Звучит слишком цинично.

— Зато правдиво.

«Я никогда ни о чем не спрашиваю Даша, потому что боюсь получить правдивый ответ».

— Ты обещала кое-что показать мне…

— Чуть позже…

Чуть позже — это когда? За дверью кабинета тихо, как будто и нет никаких гостей, как будто они не озабочены отсутствием виновницы торжества. Не слышно даже Лали, а ведь отличительная черта маленьких детей заключается в том, что их всегда слишком много. И что они появляются в самых разных местах и в состоянии достать родителей из-под земли. Наверное, Лали уже откопала Шона из позднемезозойских наслоений тоски по жене. Или Анн-Софи не ограничилась только демонстрацией варана, а плавно перешла на других обитателей пустыни. Время от времени Дарлинг обращается в слух: не звонит ли Костас? Звонок на Дарлинговом телефоне достаточно громкий, и если бы он зазвонил, то она обязательно услышала бы: переборка, отделяющая кабинет от гардеробной, достаточно тонка. А первые такты заглавной темы к старому английскому сериалу «Мстители» (на него Дарлинг когда-то подсадил Паоло) услышит и мертвый.

Но Костас не звонит.

— Не хочешь остаться здесь? — неожиданно спрашивает Даша.

— Где это — здесь? В Камбодже?

— У нас. Пока в Камбодже, но, возможно, мы скоро переедем.

— Куда?

— Пока не знаю.

— И что же я буду делать у вас? — Странно, что Дарлинг удивляет не само предложение остаться, а то, что она включилась в его обсуждение.

— Кое-что поинтереснее, чем твоя нынешняя работа.

— Меня вполне устраивает моя нынешняя работа.

— Неужели?