Он разозлился.

Как будто его уличили в чем-то постыдном или недостойном. Но ни постыдного, ни недостойного в кольце не было. Значит, все дело в отношении к нему самого Кристиана.

— Видела. Да.

— Он ничего не рассказывал о нем?

— Он сказал, что расскажет… Как-нибудь потом.

— Потом — значит никогда?

— Я подумала то же самое. Возможно, это кольцо его девушки…

— Шон говорил мне, что у него с девушками… не все так гладко.

— Вот видишь!

Разговор о кольце начинает тяготить Дарлинг. Серебра в кольце несопоставимо меньше, чем в чудесном портсигаре, подаренном Дарлинг. Оторванном от сердца. Но Даша как будто забыла о подарке. Сунула в карман — и забыла.

— Вижу — что?

— Парни, у которых не все гладко с девушками, иногда бывают излишне сентиментальны. Даже если на горизонте кто-нибудь появится, пусть и ненадолго, они потом еще сто лет цепляются за этот мираж. Стараются сохранить малейшую память о нем. Хотя бы такую — в виде кольца. Так они чувствуют себя увереннее.

— Ты говоришь со знанием дела.

— Вовсе нет. — Дарлинг закусывает губу. — Просто я немного разбираюсь в психологии парней…

«В психологии брата-близнеца», хочется добавить ей. Но нет, она не будет добавлять. Иначе они снова начнут кружить над Кристианом и его дурацким кольцом, а это совсем не улыбается Дарлинг. Рассказывать друг другу о себе, не примешивая к этому абсолютно посторонних людей, — вот что было бы здорово!..

— Если тебя так интересует это кольцо, ты могла бы спросить о нем сама.

— Просто оно показалось мне занимательным. Не более.

В следующую секунду Дарлинг забывает о кольце. Все из-за звука, идущего из холла.

Саксофон.

То, что выходит из-под пальцев невидимого саксофониста, даже трудно назвать мелодией. Во всяком случае, Дарлинг она незнакома. Зато хорошо знакомы чувства, которые прячутся на дне прозрачного звукового потока. Эти чувства она испытала однажды, в ту свою ни с кем не разделенную поездку в Аликанте. С самого начала поездка выглядела настоящей авантюрой: был март, а не жаркий июль. Но Дарлинг как раз меняла работу, и образовалась целая свободная неделя. Тратить ее на депрессию и самоедство показалось ей неконструктивным, а на Барселону, до которой она всегда мечтала добраться, денег явно не хватало. Вот и пришлось выбрать приморский город поменьше и поплоше. Приехав в Аликанте, Дарлинг сразу же обнаружила, что депрессия и самоедство никуда не делись, они пересекли границы вместе с ней, причем не затрачиваясь на паспорта, визы и страховку. Целыми днями Дарлинг шаталась по набережной, глазела на яхты, чаек и испанских стариков в кофейнях. И самым выдающимся событием считала покупку умопомрачительных штанов с лейблом «Ангелы и демоны» и огромного киноплаката «Почтальон всегда звонит дважды» — в маленьком магазинчике, где продавалась всякая занятная мелочь с логотипом старенького мотороллера Vespa.

А потом случился карнавал.

И оказалось, что в Аликанте живет множество маленьких детей и множество забавных и нелепых подростков — в забавных и нелепых карнавальных костюмах. И множество взрослых, чьи карнавальные костюмы были еще нелепее и забавнее, чем у подростков. Но самой нелепой оказалась Дарлинг в своих новых умопомрачительных штанах. Она шла по кромке ночи вдоль нескончаемого карнавала и больше всего мечтала хоть на секунду стать одной из тех, кто веселился на набережной и прилегающих к ней улицах. Хоть на секунду присвоить себе жизнь этих людей, снова стать ребенком, которого несут на руках. Или девочкой в костюме губки Боба, переживающей первую острую влюбленность в мальчика в костюме пчелы Майи с забавно торчащим плюшевым жалом. Или кем-то из взрослых, чья отличительная черта состоит в том, что он не один. Что рядом старики, которых он любит, и дети, которых он любит, и — кто-то единственный, кого он любит больше всего на свете. И кто так же любит его.

Стать другим.

Стать тем, кого любят.

Именно это страстное желание чувствуется сейчас в грустных и щемящих саксофонных звуках. И Дарлинг хочется плакать.

— Если это Кристиан… — говорит Даша, но Дарлинг перебивает ее:

— Я не думаю, что это Кристиан.

— Мы можем пойти посмотреть.

— Только тихо.

На противоположной террасе стороне холла, у эркера, стоит Исмаэль с саксофоном в руках. Это из-под его пальцев льется мелодия о несбыточном, а вовсе не из-под пальцев Кристиана. Света слишком мало, чтобы рассмотреть лицо Исмаэля, но Дарлинг и не хочется вглядываться. Потому что главное — руки, обволакивающие инструмент. Если кто-нибудь, когда-нибудь… обнимет ее так же, как Иса обнимает саксофон…

Наверное, она будет счастлива.

— Мама? — При виде Даша Исмаэль резко прерывает мелодию. — Я думал… здесь никого нет. Все внизу. И все интересуются, куда это ты запропала.

— Никуда. Мы разговаривали.

Исмаэль рассеянно машет Дарлинг рукой.

— Здорово, — не может удержаться Дарлинг. — Ты просто здорово играл.

— Только слишком уж откровенно, — неожиданно замечает Даша.

О чем это она?

— Ты настоящий талант, Исмаэль. — Дарлинг пытается подыскать для саксофона Исы нужные слова, но ничего, кроме банальностей, на ум не приходит.

Исмаэлю совершенно все равно, что там думает Дарлинг, хоть бы она и назвала его Станом Гетцем наших дней. Он смотрит только на мать.

— Для начинающего очень недурно. Очень, — вынуждена признать Даша.

— Правда? — Исмаэль польщен, и голос его подрагивает от волнения. — Ты правда так думаешь, мама?

— Придется купить тебе собственный инструмент.

— Это было бы… здорово. Мне нравится саксофон. Если ты, конечно, не против.

— Конечно, нет. Я же сама предложила. Ты даже можешь поехать учиться…

На долю секунды Дарлинг кажется, что саксофон в руках Исы обмякает и съеживается.

— Зачем мне куда-то ехать?

— Я просто сказала. Вдруг тебе захочется…

— Нет.

Это самое твердое «нет», которое когда-либо слышала Дарлинг. Даже красивая женщина не отказывает назойливому и малопривлекательному поклоннику с большей убедительностью. Неожиданно перед лицом Дарлинг всплывает тот, кого Лали назвала Миком: в кабинете Даша, стоя перед книжным шкафом, она не сумела или не смогла разглядеть его в подробностях. Но, оказывается, в подобного рода созерцании неизвестных богов задействованы не глаза.

Что-то совсем другое.

Иначе Дарлинг не увидела бы того, что видит сейчас: лицо Мика забрано решеткой, которая только кажется крепкой и неподвижной. Но на самом деле ее прутья находятся в постоянном движении: они подрагивают и шевелятся, их гладкая поверхность идет волнами, и на ней возникают маленькие воронки — множество воронок. Еще мгновение — и место воронок занимают бугорки, похожие на нарывы или фурункулы, которые вот-вот прорвутся. Но этого не происходит, а ощетинившиеся прутья дрожат и извиваются все сильнее.