Неторопливо отхлебнув принесенное, миссис Собаччи щелкнула серебряной «Зиппо», с кайфом затянулась длинной черной «шерманкой» и откинулась на бархатном пуфике.

Да, здесь вам не тут. Сбылась мечта идиотки. Миссис Собаччи взглянула на сверкающий на запястье «патек-филипп» и поднялась. Еще есть время пробежаться по бутикам, расположенным в противоположном крыле холла. Кстати, намедни приглядела в «Кардене» премиленькую юбочку а-ля гитана…

В номер она возвратилась, сопровождаемая коридорным, увешанным красивыми коробочками и пакетиками.

— Сюда, пожалуйста, — показала она на столик в просторной прихожей. — Дальше я сама.

Еще не хватало, чтобы этот лопоухий малолетка узрел ее благоверного. Лучше получи десятку и отвали премного благодарный…

Через три минуты после укола профессор сказочно преобразился. Побледнели и опали рубцы, перестали кровоточить язвы. Лишь испарина, бледность да остаточная припухлость напоминали его прежнего, еще совсем недавно ужом извивавшегося на пятиспальной кровати.

Он сел, растирая занемевшие запястья, и виновато посмотрел на жену.

— Прости, солнышко, я был несносен. Но зуд был так нестерпим. Кто бы мог подумать, что обыкновенная осетровая икра способна вызвать столь мощную аллергию.

Миссис Собаччи усмехнулась и чмокнула мужа в висок.

— Дорогой мой, если лопать ее столовыми ложками и запивать галлоном шампанского, как вчера, такая аллергия выскочит у любого… Как тебе это? — Она продемонстрировала ладошку, где на безупречно наманикюренном пальчике поблескивало тоненькое золотое колечко с шестиуголь-.ным топазом, обрамленном переливчатой алмазной крошкой. — Правда, мило? И стоит всего шесть с половиной сотен.

— Милая, ты вовсе не обязана отчитываться о каждой пустяковой трате…

На алых губках миссис Собаччи таяла улыбка. Она присела на козетку рядом с кроватью.

— Понятно… Знаешь, я давно хотела спросить тебя, да все как-то повода не было… Мы третью неделю живем в этом навороченном отеле, номер плюс завтрак — девятьсот долларов в день, с чаевыми, считай, тысяча… Рестораны, варьете, мировые премьеры на Бродвее, ночные клубы — один твой вчерашний сумасшедший ужин с бочонком черной икры и левиафаном «Дом Периньона» обошелся в тысячу триста. Всяких шмоток и побрякушек я с твоей подачи накупила тысяч на сорок, не меньше. У вас тут каждый профессор без выслуги лет столько зашибает, или ты еще даешь уроки игры на скрипке? Или ты незаконный сын Рокфеллера?

— Ну, не Рокфеллера, конечно, — после напряженной паузы проговорил Собаччи, — но от матери я унаследовал кое-какие акции, а когда ты, детка, согласилась стать моей женой, я дал себе слово, что наш медовый месяц станет для нас воплощением самых дерзких мечтаний…

Собаччи потянулся к жене набухшими губами, но она отвела лицо.

— Кстати о любви, детка… Мне не хотелось поднимать эту тему, но раз ты заговорил первым… Не кажется ли тебе, что ты, мягко говоря, манкируешь своими супружескими обязанностями. У нас с тобой и в Союзе по этой части было не очень, а уж здесь и вообще — ни разу. Ни разу! Или ты, дорогой мой, возлюбил меня исключительно за ум и выдающиеся душевные качества?

На профессора Собаччи было жалко смотреть, но она смотрела.

— Да-да… — наконец выдавил он, — союз душ, высокие платонические отношения.

Миссис Собаччи расхохоталась — громко и неприятно.

— Браво! В точку! В яблочко! А знаешь ли ты, любезный супруг мой, точный смысл слова «платонический»? Платон ведь, помимо того, что был великий философ, был еще и великий педераст! Махровый, упертый и принципиальный. И когда вчера у «Петроссяна» ты начал хватать за ляжки этого смазливого официанта…

— Я был пьян, Хелен, пьян как свинья и не сознавал, что делаю!

— Разумеется, не сознавал! В противном случае продолжал бы и дальше ломать комедию… Давай, Брэд Собаччи, раскалывайся, чистосердечное признание зачтется. Возможно, мы еще придем к взаимоприемлемому решению.

Профессор сполз на ковер и, стоя на коленях, обхватил руками ее ноги.

— Хелен, дорогая, ты права, о как ты права, хотя твоя правда так жестока! Будь терпелива и милосердна! Ты — моя последняя надежда стать нормальным человеком, нормальным мужчиной! Все началось, когда мне было двенадцать лет. Меня изнасиловал пьяный отчим и пригрозил…

— Боже мой, Брэд, избавь меня, ты не на приеме у психоаналитика! К тому же ты, дорогой мой, сугубо врешь. Не в том, конечно, что ты голубой, как небо над Испанией, это я, извини, поняла с первого взгляда, — как-никак дипломную работу по психологии сексуальных отклонений написала. Врешь ты в том, что твоя ориентация причиняет тебе страдания. Тебе, голубчик, не женщина нужна, а ширма. А для этого нет ничего лучше русской бабы. Безропотной, неприхотливой, юридически безграмотной и по гроб жизни благодарной за билет из ада в рай… Зачем? Допустим, чтобы устроиться в такое ведомство, где геев не сильно жалуют. Скажем, Пентагон?

— Ну все! — Брэд Собаччи поднялся с колен. — Ты права, довольно ломать комедию!

Решительным шагом он подошел к окну, из ящика стоявшего там письменного стола достал щегольской замшевый портфельчик, раскрыл, чем-то щелкнул и извлек из потайного отделения желтый конверт.

— Это тебе! По договору я должен был вручить его только через десять дней.

Миссис Собаччи настороженно приняла конверт.

— Что там?

— Понятия не имею. Я не в деле, я всего лишь курьер.

Миссис Собаччи раскрыла конверт, вынула несколько листочков, плотно исписанных мелким четким, очевидно женским, почерком. Пробежав глазами первые строки, она вскрикнула и стремительно побледнела.

— Ты сядь, — участливо предложил Собаччи, но она не слышала его. Напряженно шевеля губами, она вчитывалась в послание, сомнамбулически подошла к холодильнику, нащупала початую бутылку «Столичной», изрядно приложилась…

— Что там? — нарушил долгое молчание профессор.

Лена Тихомирова выронила письмо и разрыдалась, громко, отчаянно, как плачут маленькие дети.

Собаччи растерянно подошел, робко положил руку на вздрагивающее плечо.

— А мне говорили, что это должно тебя очень обрадовать… — начал он, но Лена не дала ему договорить, заткнула звонкой и хлесткой пощечиной.

— Ты что?! — завопил профессор, а Лена продолжала осыпать его размашистыми, неприцельными ударами.

Он присел, прикрывая ладонями лицо.

— Сволочь, сволочь! — крикнула Лена по-русски, бросилась к платяному шкафу и принялась выгребать оттуда завидные приобретения последних дней.

Дорогая одежда в беспорядке летела на пол, пушистый желтый ковер покрылся многоцветными волнами шелка и бархата, норки и парчи, твида и кашемира. Лена остервенело топтала это трепещущее великолепие, вскрикивая: