Сегодня последний день. О чем ты думаешь?

Под глазами принцессы залегли тени и скулы были так резко очерчены — как бывает у постоянно недоедающих людей.

Думай о другом. О другом. О насущном.

Нужно разжечь костер и добыть птицу на бульон. И порыться в припасах тимавеш.

Об этом думай.

Думай о том, как довести ее в целости. О том, сколько же в ней упорства, потому что как она держится — непонятно.

Да, поставить котелок и к реке. Не тратить время на сожаления и страх.

Нужно встретить смерть хотя бы не грязным как свинья.

Он повернулся к двери. Птицы снаружи пели мелодично и нежно — не утренняя пробуждающая песня то была, а тихая колыбельная. Принцесса снова зашевелилась, перевернулась на живот. Крыло соскользнуло на пол, и она едва слышно застонала от боли.

Тротт так же мягко, аккуратно ступая, подошел к ней, присел рядом и повел руками над крылом, убирая остаточное воспаление после ранения, укрепляя потянутые связки и надрывы в мышцах.

Ей бы покоя… да. Один день остался. Один день.

Он потянулся, чтобы погладить черные перья, и едва успел остановить себя. Еще не хватало разбудить.

Пусть спит.

Один день остался.

Если он все сделает правильно, завтра она уже проснется в безопасности.

Около папоротника росли кусты осидши, и Тротт наклонился, сорвал ягоду, другую. Улыбнулся сладко-кислому вкусу. И пошел в соседний дом искать припасы. А затем, когда над костром уже побулькивал хитиновый котелок со свежеощипанной птицей, направился к реке — родник, из которого Макс набирал воду, оказался совсем крошечным: не вымоешься, хватит только напиться.

По пути он зашел в один из домов-папоротников, порылся в сундуках, добыв чистую одежду и цветастое полотно под полотенце. И, дойдя до опушки леса, на мгновение притормозил.

Между лесом и рекой лежал луг — в шелковистой траве под фиолетовым небом пробегали золотистые отблески, ночные маленькие цветы сияли туманными пятнышками. Осколок серпа Оки-жара был шириной метров пятьдесят, не больше — но там, где он пересекал реку, вода тоже едва заметно светилась золотом.

Тротт бросил одежду и полотно в траву, разделся, вошел в воду. Теплая, как парное молоко, чистая.

Блаженство.

Вспыхивающие мягким светом струи огибали большие валуны, которые выступали из воды то тут, то там, а по полосам мха и обнажившимся песчаным берегам видно было, что ранее вода была на метра полтора-два выше.

Сейчас она текла вспять. Слева, за отдаленной золотистой границей, продолжал шуметь гиганский водопад — то воды все еще извергались в котлован, образовавшийся после удара копья бога-Омира. Но здесь, под защитой старого оружия, было покойно, и течения почти не ощущалось — он пускалось вскачь за границей.

Пришлось, прихватив с берега песка для помывки, пройти между валунов шагов двадцать, прежде чем воды оказалось хотя бы по пояс.

Он натирался песком и смотрел на другой берег, туда, где в тридцати-сорока метрах от реки заканчивался осколок. Там, за следом от копья Омира, которой образовало ров, заполненный водой, и редкими деревьями в свете лун виднелся лагерь наемников. А меньше, чем в полукилометре — большой сияющий портал, к которому им предстоит пробиваться. Макс видел патрули, которые не видели его, видел сотни спящих стрекоз, шатры и тха-охонгов, слышал отдаленное, словно сильно приглушенное границей верещание, и понимал, что каждый шаг после того, как они выйдут за границу, может стоить им жизни.

Он выдохнул, расслабляя тело и изгоняя страх, жалея, что не может сейчас сразиться с Четом — бешеная нагрузка и клинки Мастера быстро выбили бы из него ненужные эмоции. Окунулся с головой, вынырнул, отфыркиваясь, и вновь начал отмываться.

Все-таки полноценный сон и чистота — одни из самых изысканных удовольствий во всей Вселенной. Они проигрывают только азарту решения сложнейшей задачи. Открытиям. Изучению границ своего дара. Преодолению себя.

И все это — ничто по сравнению с ощущением пальцев Алины Рудлог в его руке.

Он закрыл глаза и нырнул снова.

Один день остался. И она будет жить.

* * *

Непростые сны снились в эту ночь пятой принцессе дома Рудлог. Тяжелые. Странные.

… То бесконечно шла она по хлюпающей грязи, раздвигая речную траву, то картинка менялась — и опускалось сверху гигантское копье бога-Омира…

… Следом отчего-то оказывалась на Туре, и видела, как колдует рядом Димка Поляна, наблюдала свои руки — огромные, с широкими ладонями, — с которых срывается ввысь поток стихии и над головой образуется большая туча, видела страшных невидши и тха-охонгов… Стрелковского с оружием, кровь и грязь, снова Димку — раненого, окровавленного у туши инсектоида, снова свои руки, в крови друга…

…То слышала свой голос: «Матвей, мы дошли, дошли», а руки снова становились тонкими, девичьими — вот только держали они нож, и снова и снова убивала она во сне человека, чувствуя, как кровь его струится по ее коже…

…Но когда сердце начинало выпрыгивать из груди и ей хотелось кричать, сон вдруг окутывало золотистое сияние, и тогда они хохотали с Полей, бегая по яблоневому саду, или сидели за столом с сестрами, или держала она за руку лорда Тротта и он смотрел на нее нечитаемым внимательным взглядом…

…И в сердце становилось тепло и легко, и прочь отступали страх и боль. Отступали терзающие душу образы, и сон становился целительным и сладким…

…Пока не накрывало ее ощущение невыносимого одиночества, непоправимого, страшного — и не рыдала она на больничной койке, глядя на недвижимое тело рядом?

…И снова словно кто-то мягким теплом накрывал ее сердце, заставляя кошмар покрываться дымкой, верить, что этого не будет, не случится, что не может случиться!..

Кто знает, отчего она проснулась? Был это птичий крик или легкий звук шагов, или ощущение чьего-то взгляда, который мягко выдернул ее из сна, заставил глубоко вдохнуть свежий, пахнущий сочной древесиной и травой воздух?

Так ей было хорошо и спокойно, что Алина повернулась набок, накрывшись горячим крылом, и продолжила нежиться и потягиваться на твердой лавке, не открывая глаз и слушая, что происходит вокруг. Только ресницы отчего-то были мокрыми, да на краю памяти таял исчезающий страх.

Она втянула носом воздух.К запаху травы и дерева отчетливо присоединился запах дымка. К шелесту травы и пению птиц — ровное дыхание кого-то спящего неподалеку.

Она снова глубоко вдохнула — и ощутила сладковато-кисленький ягодный запах. Приоткрыла один глаз, прижавшись щекой к лавке — и увидела на полу у своей лавки деревянную плошку, на которой лежал скрученный плотный