Оскар Фарли не терпел паранойи, но понимал, что в его работе без нее не обойтись. Неизвестно, что огорчало его больше – излишняя подозрительность коллег или недостаток собственного скепсиса. Фарли был аналитиком с хорошо развитой эмпатией. Он чувствовал несоответствия и несостыковки в показаниях допрашиваемых и распознавал ложь по одному ему заметным признакам. Особую сложность представляли для него люди, которым ложь и правда давались одинаково легко. Нечто подобное происходило в детстве, когда Оскар читал приключенческие романы. Он просто не мог допустить мысли, что такая яркая и живая картинка может оказаться выдумкой.

Но Фарли были нужны тучи, чтобы опасаться дождя. Он легко доверялся людям, особенно молодым и талантливым. И сейчас самым правильным казалось ему завербовать Корелла. И не только ради того, чтобы информация, которой располагал юный полицейский, не вышла за стены управления. Фарли хотел бы видеть Корелла среди своих коллег, как полезного сотрудника. Очевидно, рациональность не была его сильной стороной, а кембриджская авантюра представлялась и вовсе чистым донкихотством. Но Фарли импонировала логическая последовательность в суждениях Корелла и его способность делать выводы.

Кроме того, после бегства Бёрджесса и Маклина управление несколько пересмотрело прежнюю кадровую политику. Раньше вербовались преимущественно выпускнили Итона и Оксфорда. Теперь же принадлежность к высшему сословию не считалась гарантией лояльности, скорее наоборот. Богатым либертарианцам управление все чаще предпочитало представителей других сословий. Так почему было не попробовать с Кореллом?

Прежде всего потому, что под вопросом оказывалась его надежность. Коллеги, и не только Пиппард, опротестовали бы выбор Фарли. Логическая выверенность суждений, так импонировавшая Оскару, была, пожалуй, слишком безупречной. В деталях все выглядело складно, но как насчет всей картины целиком? Не внушала ли она совершенно противоположные чувства?

Допустим, полицейский сам додумался до расшифровки кодов и тьюринговской «бомбы». Его теоретические выкладки были слишком логичны. Не потому ли, что он делал их, зная ответ? Так работает романист, когда подводит своих героев к заведомо известному концу. Но где, в таком случае, утечка? Неужели все-таки Краузе?

В таком случае Фарли вообще ничего не понимал. Прежде всего мотивов. В Блетчли-парке Фредрик Краузе пользовался безупречной репутацией. Можно было не сомневаться, он был подвергнут строжайшей проверке, прежде чем получил английское гражданство накануне войны. И здесь не последнюю роль сыграли рекомендации Алана Тьюринга, представившего Краузе незаменимым специалистом в области крипанализа.

Конечно, подозрительный Пиппард и здесь нашел за что уцепиться. В качестве фактора риска было выдвинуто прежнее гражданство Краузе. Разве не был Гитлер австрийцем, как и он? Но в остальном надежность логика никогда не ставилась под вопрос. Может, напрасно?

Еще до холодной войны Краузе как-то говорил, что патриотизм притупляет мозги; мол, если что и нужно отечеству, так это люди, умеющие мыслить без преду-беждений. Но это была пустая болтовня, ни к чему не обязывающая и справедливо забывшаяся со временем. Имелось, правда, и кое-что поважнее. Ведь Краузе восхищался Тьюрингом и мог не на шутку разозлиться, когда его клеветники взяли верх.

Мог ли Краузе предать из мести? Хотел ли хранить верность стране, которая так обходится со своими героями? И главное – был ли Корелл единственным?

Фарли заглянул полицейскому в глаза. Они казались узенькими щелочками под опухшими синими веками.

– Выпейте еще, – он протянул ему стакан.

Потом смочил полотенце и осторожно протер полицейскому лицо.

Ухаживая за раненым, Оскар казался себе самому не таким уж злодеем. Кроме того, это его успокаивало.

– Спасибо, – сказал Корелл.

– Зовите меня Оскаром, – разрешил Фарли.

– Леонард, – в свою очередь представился Корелл.

– Странная штука получается, Леонард, – заметил Фарли. – Вы молоды, но я вижу в вас своего отца. Вы кажетесь мне каким-то несовременным.

– Вы любили его?

– Разумеется. Он был великолепным рассказчиком. За всю жизнь я встретил всего одного еще такого же блистательного рассказчика, и этот человек – вы.

– Вы преувеличиваете.

– Разве чуть-чуть.

– Мой отец тоже говорил, что я хороший рассказчик. Но с тех пор я ничего подобного ни от кого не слышал.

– Еще услышите, это я вам обещаю. Иногда вы рассказываете, пожалуй, даже слишком хорошо.

– Что вы имеете в виду?

– Художественные приемы.

– Какие? – удивился Корелл.

– Это ваш блокнот? – вместо ответа спросил Фарли.

– Мой.

– Здесь упоминается фамилия Краузе, и это, признаться, беспокоит меня больше всего.

– Краузе работал с Тьюрингом во время войны, так?

– Боюсь, теперь моя очередь задавать вопросы.

***

Это был неожиданный поворот. А Корелл было обрадовался новому знакомству. Хотел расспросить Оскара о его карьере и литературных штудиях в Кембридже. Теперь перед ним сидел сотрудник спецслужб, для которого фамильярность была не более чем способом перевести разговор в нужное русло.

Леонард чувствовал себя уничтоженным. Никакая сила теперь не могла бы заставить его рассказать Фарли о беседе с Краузе в пабе.

– Так что ж такого открыл вам этот Краузе?

– Ничего.

– Ничего?

– Точнее, массу всего. Он рассказал мне о кризисе в математике и парадоксе лжеца. О Гёделе и Гилберте. Объяснил, что предшествовало работе «О вычислимых числах».

– А о том, что делал во время войны?

– Ни слова. Как только я заводил об этом речь, он начинал нервничать и менял тему.

– Когда вы с ним виделись?

Корелл ответил. Он объяснил – что самому ему казалось правдой, – что до сих пор не упоминал имени Краузе из желания выглядеть умнее, чем он есть. Поэтому и выдал за свои рассуждения кембриджского математика о парадоксе лжеца. Это было глупо и недостойно, признался он. Но логик не открывал ему государственных тайн, только не он.

– Вам не в чем его винить.

– Однако вы сами навели на него подозрения.

– Я же сказал, что вел себя как идиот.

– Так исправьтесь. Объясните, что заставило вас провести вечер в компании совершенно незнакомого человека.

На это Кореллу нечего было сказать, кроме того, что им было интересно друг с другом. Самого его больше удивляло то, что такой человек, как Краузе, потратил на невежественного полицейского весь вечер.

***

Фарли видел, как сник Корелл. Его опухшие веки дрожали; дрожала рука, касаясь вспотевшего лба. Помощник инспектора напомнил ему Алана Тьюринга в Челтенхэме. Настал один из тех моментов, которые он больше всего не любил в своей работе. Фарли перевел взгляд на свои руки со старческими скрюченными пальцами и морщинистой кожей. Что же такое произошло? Он посмотрел на окно и попытался разогнуть спину.